имелся некоторый опыт разведчика, и не раз приходилось бывать в межпозиционном пространстве как днем, так и ночью, но сегодня я чувствовал какую-то особенную приподнятость, по всей вероятности, я волновался от того, что был впервые в своей новой роли.
Ночь выдалась теплая и на редкость тихая. Луна закуталась в небольшие облачка, как в легкое покрывало, но идти было довольно светло. Все спокойно. Сторожевые ракеты немцев взлетают в небо через определенные, аккуратные промежутки времени, и мы легко приноровились к ним. Благополучно проходим свои проволочные заграждения, доходим до Щары. Секрет, притаившийся на ее берегу, среди коряг, в неглубоком окопе, доложил: «Немец спокоен». Щару переходим по узеньким мосткам, скрытым в кустах, густой осоке и среди листьев кувшинок, и в том же порядке, но медленнее, с остановками и залеганиями двигаемся дальше, ориентируясь по заметным Анисимову и Грибову признакам. За небольшим бугорком отдохнули и на всякий случай сделали окопчик. Отсюда по прежнему направлению пошли я и Анисимов, а Грибов с Голенцовым свернули вправо. Через некоторое время я спросил Анисимова, далеко ли еще до немецких проволок. Разведчик протянул вперед руку, прошептал: «Вот». Но сколько я ни напрягал зрение, ничего, кроме темно-серого, как солдатская шинель, и однообразного, как тикание ходиков, сумрака, не увидел. Дальше мы двигались на четвереньках и ползком. Я обратил внимание на то, что Анисимов тщательно обшаривал землю перед собой, и спросил его знаком. «Огни», — донесся до меня шепот. Ага! Дело идет о дистанционных огнях, часто устанавливаемых немцами непосредственно у своих проволок, а в некоторых пунктах и впереди них. Видел я этот огонь. В тонкой стеклянной, герметично закрытой трубочке насыпан порошок. В разных трубочках порошок неодинакового состава и дает огонь разного цвета. Обычно немцы закапывали такие трубочки у самой поверхности земли или прикрывали песком, тонким дерном, веткой и т. п. Трубочка легко разламывалась под ногой, порошок соединялся с воздухом — и мгновенно вспыхивал столб яркого пламени. Дежурные немецкие пулеметчики немедленно открывали стрельбу в направлении огня и на соответствующую его цвету дистанцию. Раздавить такую трубочку и опасался Анисимов. Соблюдая осторожность, я тоже стал ощупывать землю перед собой. Вдруг Анисимов предостерегающе тронул меня за руку: впереди ясно виднелись тощие силуэты немецких проволочных заграждений. Мы приникли к земле. Все по-прежнему тихо. Осмотревшись, я, к сожалению, не увидел ничего, кроме проволок, редких ракет, взлетающих вверх, да огней далеких выстрелов, и мог убедиться лишь в том, что мы лежим на вершине небольшой складки местности. Но вот Анисимов, тронув меня за рукав, стал отползать назад. Я последовал его примеру, отполз на два-три шага и уже не видел проволочных заграждений. Следовательно, мы тоже стали невидимы из немецких окопов даже при освещении ракетами. Это была выгодная позиция для наблюдения, но открытая как спереди и флангов, так и с тыла, что представляло большое неудобство, о чем мне и прошептал Анисимов. «Подождем Грибова», — добавил он. Лежим. Тишину ночи ничто не нарушает. Через несколько минут слабый шорох справа заставил меня насторожиться. Но Анисимов лежал совершенно спокойно. Минуту спустя к нам подполз Грибов. Они с Голенцовым вышли на вершину такой же складки местности, как и мы, и там нашли глубокую яму. Не воронку от снаряда, а именно яму. Мы осторожно направились за Грибовым. Действительно, лучшее место для наблюдения и укрытия трудно придумать. Сухая яма глубиной в человеческий рост густо заросла высокой травой, по всей вероятности, на ее месте когда-то росло дерево, вырванное потом с корнем бурей. Дерево со временем использовали, а яма осталась. Проволоки немцев находились от нее на расстоянии двух десятков шагов или около этого. Условия для нашего наблюдательного пункта получались самые благоприятные.
Теперь оставалось главное: определить точное местонахождение наблюдательного поста немцев и проверить точность расположения ближайшего дежурного пулемета. До рассвета мы еще имели больше двух часов. Стали ждать. Долго тишина ночи ничем не нарушалась, и я получил новый урок терпения и выдержки. Наконец раздалось довольно свободное, сильное покашливание, а затем чиханье справа от нас. Голенцов сразу выложил палочку в направлении кашляющего. Но кто это был? Дежурный пулеметчик, случайный солдат или наблюдатель? Нам нужен был наблюдатель, так как он — один, а пулеметчиков обычно бывает несколько вместе, и нападение на пулемет редко обходится без большого шума. В час двадцать минут донесся звук шагов. Очевидно, в траншее из-за сырости немцы уложили мостки, и шум от солдатских сапог с толстыми подошвами был отлично слышен.
— Двое, — сказал Грибов.
Шаги затихли. Раздалась негромкая команда, слегка звякнуло оружие, затем шаги вновь послышались совсем близко впереди нас.
— Патруль, — прошептал Голенцов.
Итак, мы обнаружили местонахождение часового-наблюдателя или пулемет. Нужно было продолжать наблюдение, чтобы точно установить, с кем мы встретились, и выяснить время смены, если это наблюдательный пост.
Ночь близилась к концу: на востоке, над самым горизонтом, показалась слабая светлая полоска. Грибов и Голенцов остались в яме, а мы с Анисимовым направились к своим окопам и дошли до них без всяких происшествий. Один я, конечно, запутался бы в хаосе воронок, вывороченных пней, остатков проволочных заграждений и груд развороченной земли. Но Анисимов уверенно двигался впереди, как будто шел днем по хорошо знакомой улице.
За день мы отдохнули, обсудили еще раз план поиска и с наступлением темноты пошли сменять Грибова и Голенцова.
Сегодняшняя ночь — не то, что вчерашняя: небо затянула пелена облаков, моросит дождь, темно. Но Анисимов так же уверенно, как и вчера, идет впереди. Мы точно попали на мостки на реке, прошли секрет. Вдруг правее нас застучали два немецких пулемета и ночную тьму стали беспрестанно разрывать десятки ракет. Всего вероятнее, соседний с нами полк вел разведку и чем-то потревожил противника. Несколько раз вражеские пулеметы открывали огонь и против нашего участка. Но мы знали: командир нашего полка отдал приказ «не беспокоить немцев», чтобы создать у них впечатление нашей пассивности и тем самым обеспечить нам наилучшие условия для захвата пленных; поэтому с нашей стороны огонь не открывался. Постепенно пулеметная стрельба немцев становилась все реже и реже и, наконец, прекратилась. Тем не менее с полчаса пришлось нам лежать в высокой и мокрой траве, пока местность освещалась ракетами, а над головой проносились пулеметные очереди.
Грибов и Голенцов спокойно сидели в яме. Они точно установили, что перед ямой — наблюдатель, и определили время его смены; выяснили точное расположение пулеметов, время проверки днем и даже когда проходила офицерская проверка. Мне показалось неясным, как разведчики могли установить, что проверку проводил офицер. На мой вопрос Грибов прошептал: «Сапоги». После этого уже легко было догадаться, что офицер был в сапогах не с такой грубой подошвой, как у солдат, поэтому шел более мягко и производил меньше шума.
Получив разрешение идти, Грибов и Голенцов бесшумно вылезли из ямы и через мгновение исчезли во мраке ночи.
Освоившись в своем укрытии и заняв удобное положение, мы стали прислушиваться. Через некоторое время я убедился, что тишина только кажущаяся. На самом же деле ночь была наполнена массой разнообразных звуков, доносившихся со всех сторон. Нужно в них разобраться. Вот осторожное покашливание впереди — это немецкий наблюдатель. Правее его — приглушенный разговор — пулеметный расчет. Но пулемет ведь сравнительно далеко от нас, почему же так хорошо слышны голоса? Где-то в тылу немцев губная гармошка играет неясную, грустную мелодию — немецкий солдат раздумывает о войне, вспоминает свою семью или мечтает о возлюбленной. Четко цокают копыта, доносится всхрапывание лошади, сопровождаемое тарахтением колес по каменистой дороге: что-то подвозят. Далеко слева кто-то тяжко и беспрерывно вздыхает с хрипом, хлюпанием и клокотанием. Смотрю на Анисимова. Он, конечно, тоже слышит все это, но, как всегда, спокоен и безразличен. Заметив, что я слегка обернулся в его сторону, Анисимов в свою очередь повернулся ко мне. Я махнул рукой в сторону тяжелых вздохов. В ответ Анисимов, приложив ладонь ко рту, сказал: «Насос!» Мне стало до некоторой степени неудобно: ведь работу насоса я слышу ежедневно, он откачивает воду из окопов. Но как изменился ночью его характерный шум? С нашей стороны также слышно много звуков, хотя до нас шагов четыреста с лишком. Вот шаги по настилу — не торопясь, идут несколько человек. Вот окрик без всякой осторожности: «Кто идет?» — и приглушенный, неясный ответ. Что-то упало и рассыпалось: скорее всего, это не поленница дров, а опрокинули ящик с ручными гранатами лимонками.
