навело меня на печальные размышления: ведь я требователен и спуску никому не давал, будь то унтер- офицер или рядовой. Попытался прощупать обстановку через денщика:
— Ну да ведь все мы дисциплины требовали и под ружье ставили. И я в том числе. Про меня тоже небось говорят, что я старорежимник. А? Как там в роте-то, Валюк?
— Никак нет! Про вас тоже говорили, да другое. Строг, говорят, но справедлив. Даром солдата не обидит, — с готовностью сообщил Валюк.
У меня отлегло, как говорится, от сердца. Вот, значит, как рассуждают солдаты: строгость не осуждают, скорее ценят, лишь была бы справедливость.
Второе заключалось в том, как рассказал Валюк, что хозяйственная комиссия строго учитывала артельщика и кашевара. «Теперь подпрапорщик уж не поест котлет за наш счет», — заключил довольный Валюк. Ужали, значит, и фельдфебеля! Это неплохо!
9 марта
Мы узнали, что военный и морской министр Гучков по постановлению Временного правительства отменил приказ № 1 Петроградского Совета. Увы! Опоздал. Легче повернуть Волгу вспять, чем отобрать назад у солдат то, что им дала революция. Поэтому отмена приказа № 1 явилась формальным актом и никак не могла быть проведена в жизнь. С этой отменой попросту никто не хотел считаться, разве что кадровые офицеры да лица вроде Мякинина.
Все осталось по-прежнему. Временное правительство доказало свое бессилие и свою непопулярность среди народа, одетого в военное обмундирование, — среди солдат и большинства офицеров военного времени.
Объявленное 11 марта обращение Временного правительства к армии вызвало бурю негодования[33]. Это еще раз подтвердило, что пути Временного правительства и народа расходятся в диаметрально противоположных направлениях и нет ни сил, ни средств, чтобы сделать их сходящимися: они могут сойтись лишь как две противоборствующие стороны.
12 марта
Сегодня у меня и ряда других офицеров праздник — производство в следующий чин. Хотя я произведен в поручики с опозданием на семь месяцев и еще в феврале выслужил на штабс-капитана, но все же, говоря правду, я получил некоторое удовлетворение. Произведен в поручики также Линько. Нас вызывали в штаб полка. Командир полка поздравил нас, а мы кстати приобрели новые погоны.
В связи с производством хозяин офицерского собрания прислал нам целый ящик вина — двадцать бутылок, а также разные закуски, шоколад, конфеты. Пять бутылок мы подарили фельдфебелю и взводным, две послала командиру батальона, а остальные распили нашей дружной компанией. Я не знаток в винах, но мне казалось, что все присланное нам вино превосходно, его приятно было пить, посматривая через стакан на свет и наблюдая игру светлых и темных коричневого и красного цветов. Оно не пьянило, а веселило, согревало, возбуждало хорошее настроение. Мы жалели, что его так мало. Меня и Линько Мякинин пригласил к себе. Его жена, довольно милая, но какая-то худосочная женщина, помогла хорошо провести время. Кроме нас присутствовал командир шестой роты поручик Подземельников. Не любил я его за грубость, высокомерие с младшими, раболепие перед старшими и высшими. Это он вместе с Мякининым, когда оба сами были еще прапорщиками, но командовали ротами, кричал на младших офицеров: «Встаньте, прапорщик, когда с вами разговаривает командир роты!» Если Мякинин был сыном крупного банковского воротилы и состоял членом яхт-клуба, то Подземельников был сыном богатого торговца. Его лошадь считалась одной из лучших в полку. Но его, как и Мякинина, солдаты не любили, если не сказать больше.
Позавчера ездил в Мозырь на заседание дивизионного комитета. Собралось много офицеров и еще больше солдат. Заседание сперва не ладилось, видимо потому, что стесняло непривычное положение: офицеры и солдаты, как равные, сидели за одним столом. Но потом, когда присутствовавшие освоились, заседание продолжалось в непринужденной деловой обстановке. Солдаты — члены дивизионного комитета и присутствовавшие члены полковых комитетов держали себя спокойно и с достоинством. Никаких признаков недоброжелательства к офицерам не было. Председатель дивизионного комитета, немолодой уже капитан, умело и твердо вел заседание, не допускал излишнего словоизлияния и строго призывал к делу. Обсуждался вопрос о выборах на армейский съезд, который должен был состояться через два дня тоже в Мозыре. Для избрания указанного числа делегатов от полковых комитетов нужно было установить соотношение между представителями от офицеров и солдат. После оживленного обсуждения решили, что этот вопрос пусть решат сами полковые комитеты.
На заседании полкового комитета председательствовал солдат Молокович, которого присутствовавший на заседании председатель дивизионного комитета отрекомендовал как активного члена Российской социал-демократической рабочей партии большевиков. Молокович оказался очень толковым человеком. Разъяснил нам, что выбирать на армейский съезд нужно от полкового комитета в целом, а не раздельно от офицеров и солдат. С ним согласились. Были выдвинуты кандидаты — и офицеры, и солдаты. Мне кажется, что кандидатов все-таки обсудили заранее, по всей вероятности, тот же Молокович и другие активные члены полкового комитета. К общему удовлетворению, мы выбрали почти равное число солдат и офицеров, солдат было больше только на два человека.
Это заседание много дало мне, так как я увидел здесь знакомых людей, но выглядевших по-иному, увидел солдат, толково и со знанием дела выступавших иногда, правда, по вопросам, не имевшим прямого отношения к выборам на армейский съезд, но жизненным, которые нужно было решать теперь же. В отношении некоторых вопросов так и поступили, другие отложили. Получилось ясное впечатление, что полковой комитет не меньший хозяин в полку, чем сам командир полка, который отныне должен будет по всем вопросам, затрагивающим коренные интересы полка, согласовывать свои действия с полковым комитетом. А полковой комитет в свою очередь будет содействовать командиру полка в проведении всех одобренных полковым комитетом мероприятий. Пожалуй, это неплохо, если только все члены полкового комитета будут мыслить и действовать наподобие Молоковича. Сам я, конечно, ни о чем не высказывался, а только внимательно приглядывался. Тем не менее, к своему удивлению, попал в число делегатов на армейский съезд.
На армейский съезд в Мозырь съехались делегаты от многочисленных частей 3-й армии. Я с уважением рассматривал украшенных многими орденами офицеров героической 27-й пехотной дивизии, форсировавшей в июле Стоход и в жестоких боях овладевшей знаменитым червищенским плацдармом[34].
На армейском съезде решался тоже только один вопрос: о выборе делегатов на фронтовой съезд. В число делегатов попал наш председатель солдат Молокович и капитан — председатель дивизионного комитета. Оба они были и в президиуме съезда.
Когда я возвращался домой, то раздумывал над тем, какая же разница между большевиками и меньшевиками: ведь они принадлежат к одной партии. Видимо, большевики — большая часть партии, а меньшевики — меньшая, первые более радикальны, хотят больше получить теперь же, а меньшевики считают лучшим понемногу продвигаться вперед, не гонясь за большим, но укрепляясь в малом. А в чем заключается большое и малое, я додуматься, конечно, не мог. Нужно поговорить с Линько. Тот, наверно, знает.
Произошло то, чего следовало ожидать. Восьмая рота (бывшая двенадцатая), которой командовал в свое время Мякинин, отказалась признать его командиром батальона. Так же поступили пулеметная команда, а затем и весь батальон. Аркадию пришлось уйти, он назначен командующим третьим батальоном, где его никто не знал раньше.
На место Мякинина прибыл капитан Бессарабов, человек за сорок лет, начинающий полнеть, но бодрый и живой. У него черные усы, черные глаза и круглое лицо. Пожалуй, его можно назвать красивым. Держит себя свободно, но, кажется, подделывается к солдатам, старается заслужить популярность.
Шестая рота не захотела, чтобы ею командовал поручик Подземельников. Его перевели в другой полк. Быть может, там он одумается и станет более внимательным к людям. Командующим шестой ротой назначен поручик Линько. Я успел переговорить с ним относительно большевиков и меньшевиков. Он попытался мне объяснить, что это две партии: хотя и с одной программой, а устав у них разный. Я мало
