монахов участвовать в заседаниях и подавать голос вместе с преемниками апостолов. Но свобода прений была снова подавлена деспотизмом александрийского патриарха; из египетских арсеналов были добыты прежние духовные и светские орудия борьбы; состоявший из стрелков отряд азиатских ветеранов находился в распоряжении Диоскора, а вход в соборную церковь осаждали еще более грозные монахи, которые не были доступны ни для здравого смысла, ни для сострадания. И военачальник, и отцы церкви, по-видимому, подававшие свои голоса без всякого давления извне, приняли верования и даже анафемы Кирилла, и еретическое учение о двух естествах было формально осуждено в лице и в сочинениях самых ученых представителей восточного духовенства. 'Да будут те, которые рассекают Христа, сами рассечены мечом, да будут они изрублены в куски, да будут они сожжены живьем!'— таковы были человеколюбивые желания христианского собора. Невинность и святость Евтихия были признаны без колебаний; но прелаты, в особенности те, которые занимали церковные должности во Фракии и в Азии, не желали низлагать своего патриарха ни за то, что он пользовался своей законной юрисдикцией, ни даже за то, что он ею злоупотреблял. Они обнимали колена Диоскора, с грозным видом стоявшего у подножия своего трона, и умоляли его простить обиды, нанесенные его собратом, и не унижать его достоинства. 'Уж не намереваетесь ли вы возбудить мятеж? — воскликнул безжалостный тиран. — Где стражники?' При этих словах свирепая толпа монахов и солдат ворвалась в церковь с палками, мечами и цепями; испуганные епископы укрылись за алтарем или под скамейками, а так как их не вдохновляла готовность к мученичеству, то они один вслед за другим подписали чистый лист бумаги, на котором было впоследствии вписано осуждение византийского первосвятителя. Флавиан был немедленно отдан на съедение диким зверям этого духовного амфитеатра; Барсума поощрял монахов голосом и примером мстить за оскорбления, нанесенные Христу; александрийский патриарх, как рассказывают, осыпал своего константинопольского собрата ругательствами, бил его по щекам, колотил и топтал ногами; достоверно то, что его жертва, не успевши добраться до места своей ссылки, испустила на третий день дух от ран и побоев, полученных в Эфесе. Этот второй Эфесский собор основательно заклеймен названием шайки разбойников и убийц; впрочем обвинители Диоскора, быть может, преувеличивали совершенные им насилия для того, чтобы оправдать низость и непоследовательность своего собственного поведения.
Египетские верования одержали верх; но за побежденную партию вступился тот самый папа, который не побоялся борьбы с такими свирепыми противниками, как Аттила и Гейзерих. Теология Льва, изложенная в его книге или послании о тайне воплощения, была оставлена Эфесским собором без внимания; и его собственный авторитет, и авторитет латинской церкви были оскорблены в лице его легатов, спасшихся от рабства и смерти для того, чтобы рассказать печальную историю тирании Диоскора и мученичества Флавиана. Созванный им провинциальный собор отменил неправильные постановления собора Эфесского; но так как этот образ действий также был неправилен, то он потребовал созвания вселенского собора в свободных и православных итальянских провинциях. С высоты своего независимого престола римский епископ говорил и действовал как глава христиан, не подвергая себя никакой опасности, а его постановления беспрекословно одобрялись Плацидией и ее сыном Валентинианом, который обратился к восточному монарху с приглашением восстановить спокойствие и единство церкви. Но призраком императорского величия на Востоке руководила с неменьшей ловкостью рука евнуха, и Феодосий без колебаний отвечал, что одолевшая своих врагов церковь уже наслаждается внутренним спокойствием и что недавно вспыхнувшее пламя уже потушено справедливым наказанием несториан. Быть может, греки были бы навсегда вовлечены в ересь монофизитов, если бы лошадь императора; к счастью, не споткнулась; Феодосий испустил дух; его православная сестра Пульхерия вступила на престол вместе со своим номинальным супругом; Хрисафий был сожжен, Диоскор впал в немилость, ссыльным позволили возвратиться, и под книгой Льва подписались восточные епископы. Но папа был раздражен неудачей своего любимого проекта созвать собор из латинских епископов; он не захотел председательствовать на соборе из греческих епископов, который был торопливо созван в Никее, в Вифинии; его легаты решительно потребовали присутствия самого императора, и скромные отцы церкви были перевезены в Халкидон для того, чтобы Маркиан и константинопольский Сенат могли иметь над ними непосредственный надзор. Церковь св.Евфемии была воздвигнута на расстоянии четверти мили от Фракийского Боспора, на высоком, но вместе с тем отлогом холме; ее трехэтажная постройка считалась за чудо искусства, а открывавшийся оттуда вид на неизмеримые пространства земель и морей мог возвышать душу сектанта до размышления о величии Творца вселенной. Шестьсот тридцать епископов разместились в середине церкви в надлежащем порядке; но восточные патриархи уступили право старшинства легатам, между которыми третий был простой священник, а почетные места были предоставлены двадцати мирянам консульского или Сенаторского ранга. В центре было разложено на самом видном месте евангелие; но правила веры были установлены папскими и императорскими уполномоченными, которые руководили тринадцатью заседаниями Халкидонского собора. Их пристрастное вмешательство сдерживало гневные возгласы и проклятия, унижавшие епископское достоинство; но вследствие предъявленного легатами формального обвинения Диоскор был вынужден оставить свой трон в разряде преступников, заранее осужденных в мнении судей. Восточные епископы, питавшие к Несторию менее сильную вражду, нежели к Кириллу, смотрели на римлян как на своих освободителей; Фракия, Понт и Азия ненавидели убийцу Флавиана, а вновь назначенные патриархи Константинопольский и Антиохийский сохранили свои места тем, что принесли в жертву своего благодетеля. Епископы Палестины, Македонии и Греции были привязаны к верованиям Кирилла, но во время соборных заседаний в самом разгаре борьбы их вожаки перешли вместе со своими послушными приверженцами с правой стороны на левую и этим дезертирством решили исход борьбы. Из семнадцати викарных епископов, прибывших из Александрии, четверо вовлеклись в измену своему патриарху, а остальные тринадцать пали ниц перед членами собора, стали молить их, со вздохами и слезами, о пощаде и сделали трогательное заявление, что, если они согласятся на уступки, они будут умерщвлены по возвращении в Египет негодующим народом. Запоздалое раскаяние сообщников Диоскора было принято за искупление их вины или заблуждений, но все их прегрешения обрушились на голову его одного; он и не просил и не ожидал помилования, а умеренные требования тех, которые желали всеобщей амнистии, были заглушены возгласами победителей, жаждавших мщения. Чтобы выгородить тех, кто лишь незадолго перед тем примкнул к его последователям, были искусно подысканы такие преступления, за которые ответственность должна была падать на него одного,— то, что он неосмотрительно и противозаконно отлучил от церкви папу, и то, что он упорно отказывался от явки на собор (в то время, как находился под арестом). Были приведены свидетели, рассказавшие различные подробности о его высокомерии, жадности и жестокосердии, и отцы церкви с отвращением узнали, что церковные подаяния щедро тратились на танцовщиц, что его дворец и даже его баня были открыты для александрийских проституток и что гнусная Пансофия, или Ирина, публично была наложницей патриарха.
За эти позорные преступления собор низложил Диоскора, а император приказал отправить его в ссылку; но чистота его верований была признана в присутствии отцов церкви и с их молчаливого одобрения. Они из предосторожности скорей предположили, чем решили, что Евтихий еретик, и никогда не призывали его к своему трибуналу; они сидели безмолвными и сконфуженными, когда один смелый монофизит, бросив к их ногам одну из написанных Кириллом книг, обратился к ним с вызовом предать в его лице анафеме учение этого святого. Если мы внимательно прочтем акты Халки-донского собора в том виде, как они изложены православной партией, мы найдем, что значительное большинство епископов приняло учение о едином естестве Христа, а под двусмысленной уступкой, что он состоял или происходил из двух естеств, можно было подразумевать или их предварительное существование, или их последующее смешение, или какой-нибудь опасный промежуток времени между зачатием человека и тем моментом, когда этот человек усвоил свойства Божества. Более положительная и более точная римская теология усвоила самое оскорбительное для слуха египтян выражение, что Христос существовал в двух естествах, а эта многозначительная частица речи (которую легче удержать в памяти, чем в уме), едва не возбудила раскола между католическими епископами. Они почтительно и, быть может, искренно признали учение, изложенное в книге Льва, но в двух следующих заседаниях заявили протест, что было бы и неудобно, и незаконно выходить из священных пределов, которые были установлены в Никее, Константинополе и Эфесе согласно со Священным Писанием и с традицией. Они наконец подчинились докучливым требованиям своих начальников; но после того как их непогрешимое решение было утверждено сознательной подачей голосов и шумными выражениями одобрения, оно было отменено в следующем заседании вследствие оппозиции легатов и их восточных друзей. Тщетно епископы повторяли хором:
