преемников потрясли земной шар от пределов Китая до границ Польши и Греции; султаны были свергнуты со своих престолов; халифы пали, а Цезари трепетали от страха на своих тронах. Победы Тимура замедлили с лишком на пятьдесят лет окончательное разрушение Византийской империи. X. Я уже упоминал о первом появлении турок; две династии, царствовавшие одна вслед за другой над этим народом, внезапно вышедшим в одиннадцатом столетии из скифских степей, различались именами своих основателей Сельджука и Османа; первый из них основал могущественное и великолепное государство на пространстве от берегов Окса до Антиохии и Никеи, а оскорбление, которое он нанес иерусалимской святыне, и опасность, которой он угрожал Константинополю, были поводом первого Крестового похода. Не отличавшиеся блеском своего происхождения Османы сделались бичом и ужасом христианства. Мухаммед II осадил и взял Константинополь, и его торжество уничтожило не только последние остатки Восточной Римской империи, но даже самую тень ее существования, даже ее официальное название. История возникшего у греков раскола будет рассказана в связи с их окончательным упадком и с возрождением наук на Западе. От порабощения нового Рима я перейду к развалинам старого, а это почтенное имя и этот интересный сюжет освятят лучом славы конец моего труда.
Император Ираклий наказал тирана и вступил на его престол, а его царствование ознаменовалось временным завоеванием и непоправимой утратой восточных провинций. После смерти своей первой жены Евдокии он оказал неповиновение патриарху и нарушил законы, вторично вступив в брак со своей племянницей Мартиной, а суеверные греки считали и недуги отца, и уродство его детей за свышениспосланное наказание. Однако подозрение в незаконности рождения могло отклонить выбор народа и ослабить его готовность к повиновению; честолюбие Мартины разгорелось от материнской привязанности и, может быть, от зависти к пасынку, а ее престарелый супруг был не в силах устоять против коварных жениных ухаживаний. Его старший сын Константин, уже достигший зрелого возраста, пользовался титулом Августа; но слабость его сложения требовала соправителя и опекуна, и он со скрытым неудовольствием согласился на раздел империи. Сенаторы были созваны во дворец для того, чтобы утвердить или засвидетельствовать назначение сына Мартины Ираклеона соправителем; возложение на него диадемы патриарх освятил своими молитвами и благословением; сенаторы и патриции преклонились перед величием могущественного императора и его сотоварищей, а лишь только растворились двери, трех монархов приветствовали шумные, но влиятельные голоса солдат. Торжественные обряды, составлявшие всю сущность византийского государственного устройства, были через пять месяцев после того совершены в соборной церкви и ипподроме; в доказательство того, что два брата жили в полном согласии, младший из них опирался на руку старшего, а возгласы запуганного или подкупленного народа присоединяли к именам Константина и Ираклеона имя Мартины. Ираклий пережил это соглашение почти двумя годами; его последнее завещание объявляло его двух сыновей равноправными наследниками Восточной империи и приказывало им чтить в его вдове Мартине мать и государыню.
Когда Мартина появилась в первый раз на троне с титулом и с атрибутами верховной власти, она встретила хотя и почтительное, но решительное сопротивление, а внушенные суеверием предрассудки раздули еще таившиеся под пеплом искры свободы. 'Мы чтим мать наших монархов,— восклицали граждане,— но только этим монархам обязаны мы повиновением, а старший из двух императоров, Константин, уже достиг такого возраста, что его собственные руки могут выдерживать тяжесть скипетра. Сама природа устранила лиц вашего пола от правительственных забот. Если бы варвары приблизились к столице, как могли бы вы сражаться с ними, если бы их намерения были враждебны, и что могли бы вы отвечать им, если бы их намерения были дружественны? Да избавит небо Римскую республику от такого национального унижения, которого не вынесли бы даже живущие в рабстве персы”. Мартина с негодованием спустилась с трона и укрылась в отведенных для женщин дворцовых апартаментах. Царствование Константина III продолжалось только сто три дня; он умер на тридцатом году от рождения, и хотя вся его жизнь была непрерывной болезнью, однако возник слух, что яд был причиной, а его жестокосердая мачеха виновницей этой преждевременной кончины.
Мартина действительно извлекла из его смерти свою личную пользу и взяла в свои руки бразды правления от имени оставшегося в живых императора; но за ее кровосмесительный брак с Ираклием ее все ненавидели; в народе возникли подозрения, и оставшиеся от Константина двое сирот сделались предметом общей заботливости. Сын Мартины, которому было только пятнадцать лет, тщетно объявил себя, по наущению своей матери, опекуном своих племянников, у одного из которых он был крестным отцом; тщетно клялся он над подлинным Крестом Господним, что будет защищать этих племянников от всех врагов. Незадолго перед своей смертью покойный император отправил надежного служителя с поручением приготовить восточные войска и восточные провинции к защите его беспомощных детей; красноречие и щедрость Валентина имели успех, и из своего лагеря близ Халкидона он смело потребовал наказания убийц и возведения на престол законного наследника. Так как своевольные солдаты опустошали виноградники и погреба, принадлежавшие на азиатском берегу константинопольским жителям, то эти последние восстали против виновников таких бедствий, и храм св. Софии огласился не молитвами и не гимнами, а криками и проклятиями рассвирепевшей толпы. По ее настоятельному требованию Ираклеон взошел на церковную кафедру вместе со старшим из царственных сирот; толпа приветствовала титулом римского императора одного Константа, и с благословения патриарха на его голову был надет золотой венок, снятый с могилы Ираклия. Но среди суматохи, вызванной выражениями то негодования, то радости, храм был ограблен, святилище было осквернено иудеями и варварами, а креатура императрицы, монофелит Пирр, спасся бегством от религиозного рвения католиков, предварительно бросив протест на алтарь. Более серьезная и более кровожадная роль была предоставлена Сенату, который приобрел временное влияние благодаря сочувствию солдат и народа. Дух римской свободы ожил в напоминавшем старину суде над тиранами, и царственные преступники были низложены и осуждены как виновники смерти Константина. Но строгость Сенаторов запятнала себя тем, что карала без разбора и невинных, и виновных; Мартина была присуждена к отсечению языка, Ираклеон к отсечению носа, и после того, как над ними был приведен в исполнение этот жестокий приговор, они провели остаток жизни в изгнании и в забвении. Те из греков, которые были способны вникать в смысл совершавшихся перед их глазами событий, могли бы найти некоторое утешение для своего раболепного положения в наблюдении, до каких злоупотреблений доходит власть, если она хоть на минуту попадает в руки аристократии.
Читая речь, которую Констант II произнес на двенадцатом году своей жизни перед византийским Сенатом, можно бы было подумать, что мы перенеслись за пятьсот лет назад в век Антонинов. Выразив свою благодарность за справедливое наказание убийц, отнявших у народа самые лучшие надежды прошлого царствования, юный император сказал: 'По воле Божеского Провидения и в силу вашего справедливого приговора Мартина свергнута с престола вместе с исчадием своей кровосмесительной связи. Благодаря вашему высокому влиянию и вашей мудрости римское государственное устройство не превратилось в необузданную тиранию. Поэтому я приглашаю и прошу вас быть советниками и судьями во всем, что касается общественной безопасности'. Сенаторы остались довольны почтительными словами и щедрыми подарками своего государя; но эти раболепные греки не были достойны свободы и вовсе о ней не заботились, а в уме императора мимолетное влияние этой поучительной случайности было скоро заглажено предрассудками того времени и привычкой к деспотизму. Он вынес отсюда лишь недоверчивое опасение, чтобы Сенат или народ когда-нибудь не вздумали нарушить право первородства и посадить рядом с ним на престол его брата Феодосия. Внук Ираклия был рукоположен в духовный сан и потому не мог предъявлять никаких прав на престол; но совершение этого обряда, по-видимому обнаруживавшее неуважение к таинствам церкви, не было достаточно для того, чтобы успокоить недоверчивого тирана, и только смерть диакона Феодосия могла загладить преступность его царственного происхождения. За это убийство отомстили проклятия народа, и находившийся на вершине своего могущества убийца нашелся вынужденным покинуть свою столицу и добровольно отправиться в вечное изгнание. Констант отплыл в Грецию и, как будто желая выразить такое же отвращение, какое навлек на себя, он, как рассказывают, плюнул со своей императорской галеры в стену своего родного города. Проведя зиму в Афинах, он отплыл в Тарент, в Италию, посетил Рим и закончил это позорное и ознаменовавшееся святотатственным хищничеством странствование тем, что избрал для своей резиденции Сиракузы. Но если Констант и мог убежать от своих подданных, он не мог убежать от самого себя. Угрызения его совести создали призрак, который преследовал его и на суше, и на море, и днем, и ночью; воображаемый Феодосий подносил к его устам чашу крови и говорил или как будто говорил: 'Пей, брат, пей'; это был верный намек на то
