«говорить правду», а «снимать с кого-либо обвинение»). Правду можно говорить, однако глагол говорить не приоткрывает нам особенностей этого понятия: говорить можно многое. У существительного ложь есть глагольный корреспондент – лгать. Интерпретации этимологии существительного ложь, связывающие его с глаголом лежать, в русской науке рознятся. Так, например, И. М. Степанова в своем докладе «Коли не ложь – так правда» (7) утверждала, что ложь, будучи именным образованием от глагола лежать, этимологически связана с идеей «лежать на поверхности», «скрывать под собой правду». Более традиционный взгляд на материнскую идею, связанную с понятием лжи, идет от значения этимона «лежать, быть больным, слабым». С нашей точки зрения, болезнь, слабость, поверженность, положение лежа фиксирует победу низшего над высшем, показывает присутствие в лжи компонента «дьявол», делая ее синонимом зла.
По-русски слово ложь употребляют так: погрязнуть во лжи, утонуть во лжи, захлебнуться во лжи, утонуть, стихия лжи, море лжи;
уличить во лжи, изобличить во лжи, поймать кого-то на лжи, наказать кого-то за ложь;
что-то может содержать в себе элемент лжи; что-либо может быть замешано на лжи;
ложь может быть постыдной, возмутительной, бесовской, наглой, гнусной, невинной, во спасение и пр.
Сочетаемость слова ложь с некоторыми прилагательными указывает на этический аспект лжи, трактует ложь как нечто предосудительное, негативное, наказуемое. При этом существует представление о лжи во благо, оправдываемой и спасительной.
Неизбежное уличение во лжи отражается и в поговорке «все тайное станет явным», и в многовековой традиции наказывать ребенка за ложь. Это же подтверждается и соответствующей глагольной сочетаемостью – уличить во лжи, поймать на лжи и пр. Дифференциация лжи на спасительную и преступную связана, очевидно, с природой мотива, которым руководствуется лгущий – если он лжет во благо себе, это дурно, если во благо другому, то его ложь может быть и оправдана.
На образном уровне ложь овеществляется как вода, причем как вода плохая, опасная. В славянской и многих других культурах и мифологиях содержится представление о живой и мертвой воде (8). Живая вода движется, она животворит, мертвая вода статична, она губит. Ассоциация лжи с болотом, затягивающим, засасывающим, в котором можно погрязнуть , на мутной водице которого можно нечто замешать – богатый образ, резюмирующий многие другие представления не только русского, но и шире – индоевропейских этносов. Так, понятия правды, честности во многих культурах и языках связаны с идеей ясности. Когда объяснение, рассказ, речь понятны, и русские, и французы, и немцы, и итальянцы, и англичане говорят: ясно (claire, clear, ciaro и так далее). Туманность, мутность, непрозрачность как в воздухе ( напустить тумана, смутно понимаю), так и в воде символизируют нечистоту повествования, присутствие в нем нечистого намерения, за которым стоит искушение или иное зло.
Активность болота-лжи лишний раз подчеркивает ту мысль, что ложь – не просто стоячая, зловонная, опасная вода, но затягивающая сила, недаром на болотах, согласно русской мифологии, водятся и черти, и леший, и кикимора. По развитию образа, ложь – это также грязь, в ней можно испачкаться, ею можно запятнать себя. Грязь – это универсальный образ, связанный с черным, чернотой, мраком, злом.
Отсюда и различие между неправдой и ложью. Мы не можем сказать гнусная, подлая, бесовская неправда, погрязнуть в неправде, наказать за неправду. Но все эти понятия прекрасно сочетаются со словом ложь.
Русское слово обман, трактуемое в современном языке как сознательное введение кого-либо в заблуждение, высказанная неправда, связывается со злым умыслом и злой волей человека. Подобная трактовка не вызывает у нас возражений с двумя уточнениями: обманывать может также и все персонифицируемое, например погода, примета, поскольку обман может быть непроизвольным, то есть незлонамеренным. Поэтому обманывать можно и себя самого. Самообман связан с иллюзией – словом, не имеющим отрицательной коннотации и скорее трактуемом в русском сознании как проявление мечтательности и личностной слабости.
Даль предлагает такие синонимы для слова обман (ТС): хитрость, лукавство, двуличность , то есть трактует обман как некую поведенческую тактику, негативно оцениваемую современной ему моралью. В приведенных им контекстах выявляется инструментальность обмана: ловец обманом берет, обманом города берут, от обмана не уйдешь.
В современном языке иструментальность обмана видна из его сочетаемости.
По-русски мы говорим: добиться чего-либо обманом;
совершить, обнаружить, раскрыть, разоблачить обман; пойти на обман; решиться на обман; наказать за обман;
обман явный, бессовестный, наглый, подлый, коварный, сознательный, невольный и пр.
Прилагательные, сочетающиеся с этим словом, показывают как негативную оценку обмана с точки зрения существующей морали, так и явный перенос этой оценки с человека на совершаемое им действие. Обман – уже действие, причем не замыкающееся на словах, мы видим это из невозможности сочетания слова обман с глаголами речи. Обман, порожденный словами или поступкам, – содеянное, противопоставляемое словесному как легкому, неуловимому, несерьезному (именно так трактуют слова в бытовом сознании, в отличие от ученных-лингвистов, разрабатывающих теорию речевых актов (9)). Обман нельзя сделать, его можно только совершить, на него можно пойти – и тот, и другой глагол подчеркивают важность предпринимаемого действия с точки зрения внутреннего арбитража человеческой совести. Обман, связанный с манипуляцией материальными ценностями, уголовно наказуем.
Ложь же в своем максимально широком значении – свойство бренного мира, выражается в видимости или в словах, и не преследуется по государственным законам, а только по человеческим.
Сравним полученные нами представления о лжи в русском менталитете с французскими представлениями, выраженными в антонимических парах bien – mal, vérité – mensonge.
Переводческая практика свидетельствует о том, что французское vérité (n. f.) очевидно соотносится с русской правдой, поскольку сочетается так же, как русская правда, с глаголами речи, а в выражении с’est vrais – «это правда» – используется однокоренное прилагательное. По всей видимости, целостного отдельного понятия истины, как и всего сопровождающего ее комплекса идей, описанных нами ранее, во французском языке нет. Для выражения библейского смысла французы используют словосочетание Vérité absolue, пишут его с большой буквы, сохраняя при этом существенные компоненты значения слова vérité.
У французского слова vérité (n. f.) существует такой аллегорический корреспондент, описанный Чезаре Рипа: «Правда – это очень красивая обнаженная женщина. В правой поднятой руке она держит сияющее солнце, в другой – книгу и пальмовую ветвь. Под правой ногой у нее земной шар. Правда – обиталище духа, не расположенного искажать язык права, а расположенного соответствовать вещам, о которых она говорит и пишет. Она утверждает только то, что есть, и отрицает то, чего нет, не замутняя мысли. Нагота ее показывает присущую ей естественность. Солнце указывает на то, что правда – подруга света. В открытой книге зафиксирована правда о вещах. Пальмовая ветвь символизирует силу, пальма не сгибается от ветра и веса, так и правду нельзя согнуть, хотя многие стараются это сделать. Также правда символизирует и ее победу. У правды столько сил, что она побеждает все людские мысли. Земной шар под ногами ее означает, что она выше мира. Правда живет на небе среди богов».
Из приведенного описания мы видим, что vérité связана с речью и письмом, что она естественна и открыта, что она борется с людскими намерениями исказить ее, что она выше мирских помыслов, стремящихся исказить ее, и сильнее их. Она живет на небе, среди богов, однако не является прерогативой одного единственного бога, это высшее, но не абсолютно высшее начало. Это описание показывает нам, что французская vérité, как и русская правда, была некогда небожительницей, а также что ее «первоначальная» нагота оставила след во многих языках и культурах.
Французское слово la vérité произошло от латинского verita, veritatis, означавшего «правда,
