песенку, то фокусник потянет из рукава мальчишки платок, и какое-то подобие улыбки появится на лицах зрителей. Вознаграждают «артистов» кто чем может.
Мужчина и мальчик поставили тачку возле рундуков, перед которыми была большая площадка. Мальчик достал ярко размалеванную афишу и приколотил ее к стойкам. На афише значилось:
Затем мальчик ловкими движениями расстелил коврик, поставил на рундук коробку с надписью «Касса». Пока мужчина выгружал из тачки гири и большую штангу, мальчик, скинув пальтишко, легко прошелся колесом и, кланяясь, раскинул руки, подражая заправскому циркачу. Толпа вокруг тачки росла. Подходили падкие до зрелищ немецкие и румынские солдаты, собирались местные жители…
Гул восхищения пронесся среди зрителей, когда, сбросив полушубок, ленивой походкой на ковер вышел Иван Колесов.
— Зер гут! Колоссаль! — воскликнул рыжий ефрейтор, стоявший в первом ряду, глядя на мускулистый торс, крепкие ноги, крупную голову циркового артиста.
Колесов поднял тяжелые гири и начал ими жонглировать. Потом силач взял штангу. Он поднимал ее стоя и лежа, крутил на шее. В заключение, под гром аплодисментов, посадил на штангу мальчика и без толчка, плавным жимом, поднял его высоко над головой.
Представление кончилось. К кассе потянулись руки зрителей. Бросали рубли, оккупационные марки, клали ломти хлеба…
Колесов считал выручку. Бородатый крестьянин с мешком за плечами бережно положил в кассу несколько картофелин. Артист услышал быстрый шепот:
— От начала улицы — третий дом справа. Завтра…
Хлопьями повалил мокрый снег. Базар пустел.
В поселке Сосновка безлюдно и тихо. Местных, коренных жителей здесь почти не осталось. Они выселены, а их дома заняли летчики, офицеры и солдаты БАО — батальона аэродромного обслуживании. Немногие оставшиеся крестьяне вместе с военнопленными числились в рабочей команде аэродрома. Под присмотром гитлеровцев они расчищали дороги и площадки, рыли капониры.
Аэродром строго охранялся специальными эсэсовскими частями. Недавно сюда был переброшен авиационный полк тяжелых бомбардировщиков «Голубые кресты». Полк этот считался одним из лучших в составе восьмого воздушного корпуса фон Рихтгофена. «Крестоносцами» были только летчики-асы. Вместе с полком прибыл и новый начальник БАО майор Фурст.
Отто Фурст сразу заскучал в этой дыре. По вечерам офицеры коротали время за бутылкой вина, солдаты посещали пивную, открытую на окраине. И все же мертвящая скука одолевала всех.
С тем большим любопытством разглядывали солдаты мужчину и мальчика, толкавшего нагруженную тачку к площадке у пивной. А когда мальчик повесил на стену яркую афишу и артисты начали готовиться к представлению, солдаты окружили их тесной толпой, радостно гогоча и отпуская шуточки. В числе зрителей был плотный рыжий ефрейтор, восхищавшийся силой Колесова еще на городском базаре.
Когда упражнения со штангой кончились, солдаты заспорили. В споре принимал участие и рыжий ефрейтор. Рослый солдат показывал ефрейтору на штангу, крутил головой и что-то настойчиво повторял.
— Не верят они нам, — шепнул мальчик циркачу. — Сомневаются, что тяжести настоящие.
— Ну и черт с ними! — равнодушно ответил Колесов.
Гитлеровец, распаленный спором, подошел к Колесову. Показывая на штангу и на себя, он быстро что- то заговорил.
Поняв его жесты, артист кивнул:
— Битте!
Солдат примерился, ухватил штангу и, напрягшись, приподнял ее немного от земли, но сейчас же бросил. Лицо его стало багровым. Зрители дружно загоготали.
Рослый солдат сердито посмотрел на них выпученными глазами и снова попытался поднять штангу, но так же неудачно. Хохот усилился. Посыпались острые шутки. Особенно изощрялся рыжий ефрейтор.
Мальчик с опаской покосился на гитлеровцев: вдруг разгневаются? Но ефрейтор добродушно улыбнулся и одобрительно похлопал Колесова по плечу.
— Ти есть феномен. Зер гут! — восторженно сказал он. По его знаку солдаты положили в «кассу» две буханки хлеба.
Зимний день короток. Было уже темно, когда Колесов и его помощник постучались в двери небольшого бревенчатого домика, третьего от начала единственной улицы поселка.
Дверь открыла худощавая женщина. Она, должно быть, стирала. В полуоткрытые двери вырвались клубы пара.
— Хозяина нет, — покачала головой женщина. — Он в команде работает на аэродроме. Снег чистит. Да вы заходите, господа артисты, — пригласила она, вглядевшись в крупную фигуру Колесова. — Вон какой снег пошел. Вернется муж — договоритесь с ним. Заночуете. А тачку под навес можно поставить.
К вечеру поднялась метель. Холодный, порывистый ветер бил в окна с такой силой, что дрожали рамы. Майор Отто Фурст взглянул на часы. Еще нет девяти, а в этой берлоге полная тьма и безлюдье. И тишина — даже собака не тявкнет.
Майор нервно зевнул. Чем заняться в этот вечер? Пойти перекинуться в карты? Распить бутылку вина?
Он вспомнил, что отпустил своего денщика Ганса на солдатскую вечеринку.
«Скажу часовому, пусть проводит», — решил Фурст и стал одеваться.
Майор толкнул дверь и спустился с крыльца. Ветер и сухой, колючий снег ударили ему в лицо. Подняв воротник, он осмотрелся. Укрываясь от ветра, за углом дома жался часовой.
— Ком хир! — позвал его майор и вскрикнул, увидев перед собой незнакомое усатое лицо. Удар прикладом сбил майора с ног.
Через секунду, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту, Отто Фурст лежал на снегу.
«Партизаны!» — обожгла страшная догадка.
Двое — один в полушубке, другой в шинели с убитого часового — наклонились над майором. Фурст застонал, и в ту же минуту чья-то огромная тень перемахнула через забор. Послышались ругательства. Мелькнул в воздухе выбитый из рук партизана автомат. В руках другого блеснул нож. Мгновение — и страшный удар отбросил человека с ножом далеко в сторону. Схватив лежавший на снегу немецкий автомат, незнакомец неловко дергал затвор, пытаясь открыть стрельбу. Но партизаны уже успели исчезнуть.
Незнакомец легко поднял майора, внес его в дом, освободил от пут. Когда в комнату, привлеченные шумом схватки, вбежали перепуганные солдаты караула и поднятые по тревоге офицеры, Отто Фурст уже обрел дар речи.
Слушая рассказ офицера, гитлеровцы то приходили в негодование от дерзости партизан, то с изумлением смотрели на уже знакомую им фигуру артиста цирка, выручившего майора. Рыжий ефрейтор, улыбаясь до ушей, поздравлял своего «старого приятеля».
А силач спокойно стоял в стороне, щурясь от яркого света, и равнодушно поглядывал на суетившихся гитлеровцев.
— Ти есть храбрец, есть кароши германски патриот. Как тебя зовут? — спросил майор.
От похвалы легкая тень улыбки скользнула по неподвижному лицу артиста.
— Фамилия моя Колесов, зовут Иван Григорьевич, — растягивая слова, ответил он.
