повседневности
Сегодня в России довольно популярны книги французского историка Филиппа Арьеса (1914–1984) «Ребенок и семейная жизнь при старом порядке» и «Человек перед лицом смерти». Впрочем, не совсем точно будет называть его французским историком. Профессиональная карьера Арьеса была связана с агрономией тропических растений, а историческими исследованиями он занимался в свободное от основной работы время. Научное сообщество французских историков не обращало на него внимания, Арьес и в самом деле выглядел полным маргиналом: это был человек крайне правых, монархических взглядов, какого невозможно было представить себе на кафедре Сорбонны в революционные шестидесятые годы. Впрочем, и к правым организациям вроде «Аксьон Франсез» Арьес примыкать не спешил, они казались ему слишком жестко структурированными. Так он и жил сам по себе, работал по вечерам и в выходные над своими исследованиями.
Мировая известность пришла к Арьесу, когда его работа о детстве была переведена на английский язык. Он получил приглашение выступить с лекциями в США, и французская академическая публика была шокирована: кто это, откуда? Почему он, а не мы? И тогда профессиональные историки взяли с полки труд дилетанта… Они ведь занимались историей великих людей и грандиозных событий. А этот чудаковатый агроном зачем-то описывал никому не нужные подробности повседневной жизни людей «при старом порядке» (так французы называют все, что происходило во Франции до революции XVIII века). Ну что там может быть интересного?
Арьес, тем не менее, настаивал: да, физически и психически люди любого времени мало отличаются от современных, но их социальная жизнь и категории, в которых она описывается, могут быть совершенно другими, чем те, что привычны нам. Он сделал удивительный вывод: оказывается, в Средневековье не было детства. То есть дети, конечно, были, но… общество не признавало за ними никаких особых прав, не обращало внимания на их особые потребности. Сначала это были новорожденные младенцы, беспомощные и неспособные к труду, а потом они постепенно становились маленькими взрослыми: точно так же одевались, питались, работали, молились в меру своих маленьких сил. И никакого «самого прекрасного возраста».
Какой разительный контраст с современной цивилизацией, воспевающей и культивирующей детство, так что даже взрослые люди порой пытаются остаться в нем как можно дольше… Погодите, а если не было детства, значит, не было и особой подростково-молодежной культуры? И если человечество прожило так многие века и появилась эта культура относительно недавно, значит, она не есть нечто изначальное, совершенно необходимое, и…
В общем, вы понимаете, почему Арьес не преподавал в Сорбонне. Но за книгой о детстве последовала книга о смерти: как воспринимали ее в разные века, как строили свою жизнь люди, зная, что не вечны ни их близкие, ни они сами. Выбор этой темы тоже неслучаен: насколько современная цивилизация превозносит детство, настолько прячет она смерть подальше от наших глаз, словно это случайная неприятность. Арьес подробно рассказал нам о других подходах, и, как ни странно, его оценила вечно бунтующая молодежь: на одном из «готических» сайтов труд Арьеса назван «настольной книгой любого уважающего себя гота».
Пусть Арьес не был первым историком, обратившим внимание на жизнь обычного человека, но его неожиданный успех, пожалуй, произвел своего рода переворот. Сегодня нам привычно видеть на полках книги из серии «Повседневная жизнь человечества», а ведь еще полвека назад на эту самую повседневность историки обращали не больше внимания, чем архитекторы – на куличики играющих в песочнице детей. Как писал В. Маяковский: «…единица – ноль, единица – вздор». То ли дело ход войн и революций, смены правительств, великие открытия… Они важны, спору нет. Но сами по себе они еще не дают полной картины.
Не случайно манипуляторы историей вроде академика Фоменко легко переставляют эти великие имена и события в любом порядке. Убедительно по-своему выходит: этруски – это русские. А заодно русскими оказываются и пруссы, и осаждавшие Трою ахейцы, и вообще все подряд. Но стоит спросить: а как одевались эти самые этруски-русские, как строили свои дома, каким богам молились и как смотрели на окружающий мир – и окажется, что они делали это очень и очень по-разному. Фальсификация не выдерживает проверки деталями.
К тому же история великих людей и событий слишком легко поддается идеологическим перестановкам: позавчера у нас большевики официально были очень хорошими, вчера очень плохими, сегодня они вроде как средние, а что завтра? Не случайно столь популярным стал в последнее время фантастический жанр «альтернативной истории»: а что, если бы тогда повернулось вот так или вот эдак… В XX веке историю слишком активно переворачивали «сверху», вот и возникает у нас в XXI веке желание заняться тем же самым снизу, в частном порядке.
Но если всмотреться в реальную жизнь наших предков, сразу начинаешь видеть то, что с высоты идеологий и философий просто бывает не разглядеть, – но и не перевернуть. Фальсификатор или идеолог начинают с выводов и пренебрегают фактами, но разумно поступает тот историк, который излагает факты в их цельности и полноте, не упуская мелочей, и предоставляет каждому читателю делать свои выводы. Один из примеров такого подхода – две прекрасно изданные книги В. Руги и А. Кокорева «Москва повседневная» и «Война и москвичи». Сами названия не случайно отсылают читателя к «Москве и москвичам» В. Гиляровского. Они показывают нам жизнь нашего города в начале XX века, только с позиции историка, а не «естествоиспытателя», как у Гиляровского. Вот она, реальная «Россия, которую мы потеряли», а не идеологический конструкт по ее мотивам: с маршрутами трамваев и ценами на трамвайные билеты, с описанием всех радостей и всех проблем обычного городского жителя (жилищный вопрос москвичей и тогда еще портил, оказывается). Прочитав эти книги, словно бы окунаешься в мир наших прадедов… и опять-таки можешь сам для себя все решить.
Интересно что в последнее время появляются подобные книги и про время, которое мы почти все помним, разве что за исключением детей. Это прекрасная серия Л. Парфенова «Намедни – наша эра», родившаяся из телевизионного формата. Конечно, она выглядит очень гламурно, в ней немало саморекламы, и похожа она на сборник клипов (всего много, все несвязно), но это, наверное, неизбежное наследие телевизионного формата. Есть в ней и небольшие ошибки – причем такие, которые читатель сам может найти. Например, Парфенов пишет, что в 1988 году отменили военные кафедры и студентов стали призывать в армию. По собственному опыту могу сказать, что призывать студентов стали на несколько лет раньше и кафедр не отменяли, просто студентам перестали давать отсрочку.
Но в целом эта книга мне кажется важной и нужной, не только как способ утолить ностальгию по детству, не только как материал для будущих историков. Прежде всего, это для нас способ взглянуть на реальное прошлое, и незначительные на первый взгляд детали порой говорят тут гораздо больше, чем повествования о великом и славном. Нет, они тоже конечно нужны, повествования о великом, но… есть такая книга, Библия, и она учит иногда прислушиваться к веянию тихого ветра и всматриваться в сумрак пещеры, где спит неприметный Младенец. Ведь если этого не сделать, можно слишком многое пропустить.
Новомученики России
Мы знаем многих мучеников первых веков христианства. Но почему православные в нашей стране отмечают еще и особый праздник в честь российских новомучеников и исповедников? Кто эти люди, знаем ли мы их имена? Чему учит нас опыт их жизни, а вернее, – смерти?
Вечером 25 января (7 февраля нового стиля) 1918 года позвонили в парадную дверь квартиры митрополита Киевского Владимира в Киево- Печерской лавре. Вошли пять вооруженных солдат во главе с матросом: «Где Владимир-митрополит? Мы желаем с ним переговорить». Разговор проходил в спальне митрополита, без свидетелей, он был бурным, но недолгим. Митрополит вышел, попрощался с келейником, его увели одного, не пустив келейника дальше ворот. Послышались выстрелы… «Так всех вас по одному повыведем», – бросил на ходу монахам один из революционных солдат, торопившихся к месту расстрела, но не успевший принять в нем личного участия.
Владыка Владимир (Богоявленский) не был первым «церковником», погибшим от рук новой власти: уже 31 октября 1917-го, через шесть дней после переворота, в Царском Селе отряд красногвардейцев убил протоиерея Иоанна Кочурова, были и другие жертвы в других местах. Но это убийство стало знаковым: митрополит Владимир был почетным председателем Поместного собора, да и вообще одним из известнейших иерархов Русской Церкви. Святитель Тихон, Патриарх Московский и всея Руси, так отозвался об этом событии: «Конечно, судя по-человечески, ужасною кажется эта кончина, но нет ничего напрасного в путях Промысла Божия, и мы глубоко верим, что эта мученическая кончина владыки Владимира была не только очищением вольных и невольных грехов его, которые неизбежны у каждого, плоть носящего, но и жертвою благовонною во очищение грехов великой матушки-России».
В апреле 1918-го, когда окончательно стало ясно, что речь идет не об отдельных инцидентах, но о войне новой власти с Церковью, да и с собственным народом, Поместный собор учредил «ежегодное поминовение в день 25 января или в следующий за сим воскресный день всех усопших в нынешнюю лютую годину гонений исповедников и мучеников».
Можно сказать, что Православная Церковь оказалась
