музей, и не только в школе, но и потом посещение музеев оставалось обязательной частью любой культурной программы. Музеи могли быть прекрасными, как Эрмитаж, или занудными, как музей Ленина. Они могли быть огромными, как Политехнический, или совсем скромными, как районный краеведческий. Но у музеев было нечто общее: они показывали нам славное и великое, мы чувствовали себя в них вечными школьниками на экскурсии, и главное, ничего нельзя было трогать руками!
Сегодня, конечно, в моду вошла интерактивность: руками трогать уже кое-где и кое-что можно. Мы с сыном прослышали, что в Политехническом открылась комната для детских экспериментов, и поскольку он у нас собирается быть изобретателем, мы туда, конечно, направились. Ну что сказать? Действительно, в огромном музее среди внушительных макетов паровых турбин и доменных печей выделили небольшую комнатку, поставили в ней несколько разноцветных приборов для детей, на которых можно было проводить разные физические эксперименты. Часть из них не работала, а вокруг остальных зорко курсировали пожилые смотрительницы и наблюдали, чтобы дети без толку не крутили все эти рукоятки, а проводили эксперименты в строгом соответствии с подробной инструкцией, повешенной возле каждого прибора. Детей в комнате было мало, но и те, которые там были, смотрелись явно лишними. Интерактивность – это ведь не просто разрешение прикоснуться, это…
Попробую объяснить на примере. Когда-то, еще при советской власти, мы проходили музейную практику в Эрмитаже. Нас водил замечательный преподаватель древнегреческого искусства Г.И. Соколов, любивший свой предмет так пламенно и верно, как любят разве что невесту. И вот ранним утром, когда музей только открылся и посетителей было совсем немного, он завел нас в пустой зал и велел в обязательном порядке пощупать этот теплый, шероховатый мрамор – да смелее, не кончиками пальцев, полностью, всей ладонью! А сам встал «на стреме» в дверях зала. И в самом деле, без этого прикосновения невозможно было до конца понять, что же это за чудо такое – античная скульптура.
Но это, конечно, было исключением. Зато теперь в нашей стране стали появляться невиданные прежде музеи, и это говорит о многом. Дело не только в том, что в них можно трогать экспонаты руками, – они вообще построены по другому принципу.
Мы были недавно в древнем городе Переславле-Залесском – там есть Музей чайника и Музей утюга. То есть просто два обычных, некогда жилых дома, в которых просто по окрестным дворам собрали эти и другие предметы быта, – то, что раньше выкидывали как старый хлам. А теперь люди могут прийти и узнать, что до электрических утюгов, оказывается, были и другие. Сначала цельнометаллические, которые надо было нагревать в печи. Потом придумали менять в них нагреваемые отдельно железные бруски, потом стали сыпать прямо внутрь полого утюга горячие угли, но это, конечно, очень небезопасный процесс. А еще были утюги со спиртовкой внутри, и даже с газовой горелкой, и такой гладильщик носил за спиной настоящий газовый баллон. Вот, оказывается, сколько всего существовало в мире и в нашей стране, пока всеобщие 220 вольт и глобальные фирмы не положили конец этому разнообразию!
Но дело, конечно, не в самих утюгах, а в ином подходе к музейному делу. Эти музеи – одного с нами роста, они о жизни таких же людей, как и мы сами. Утюги дают потрогать не просто потому, что они железные, и если их сто лет брали и не сломали, так и теперь не сломают – нет, нам дают прикоснуться к ушедшей повседневности. Это маленький мостик в мир прабабушек и прадедушек, а то и родителей… Вот стоит, например, на полке цельнометаллический утюг советского производства 1961 года выпуска. Вы представляете себе: в Советском Союзе первый человек полетел в космос, небывалый триумф науки и техники, – а вот бытовые утюги производились такие же, как в Средние века. Как много это говорит нам о советской жизни!
А что такое старые музеи, от Эрмитажа до краеведческого? Роскошная витрина. Они тоже совершенно необходимы, но по ним мы никогда не поймем, как в то время простые люди одевались, чем пользовались, что ели и пили. И значит, в конечном счете не поймем, как они жили, что чувствовали и думали. Вместо этого нам показывают лучшее из того, что создали они в это время. Это лучшее обязательно надо видеть, но оно – еще не вся картина, а лишь ее часть.
У нас вообще есть склонность к такой вот «витринности», в том числе и в церковной жизни. Создается прекрасная, но несколько абстрактная картина, как оно должно быть в идеальном случае, а что там на практике, в общем-то, и неинтересно. Роскошная мебельная стенка с собраниями сочинений, которые годами никто не открывает, – знакомая картина из детства, не правда ли? Или вот сцена, которую однажды видел в палаточном туристическом лагере. На той полянке, где стояла полевая кухня и готовили еду, был прибит к сосне отрывной календарь, почему-то он оказался православным. Шел Успенский пост, и листочки календаря сообщали нам, что сегодня нам «дозволяется вино и елей», но ни вина, ни елея в наличии просто не было в радиусе десятка километров – нам их заменяли макароны с тушенкой и чай, основные продукты для туриста. Так очень часто происходит с нашей православностью: вот там мы правильно все формулируем, а вот тут, на практике, живем совершенно перпендикулярно этим формулировкам, уж как получится. Следим не столько за жизнью, сколько за чистотой формулировок.
Теперь, наверное, вы понимаете, что порадовало меня в этом музее: радостное внимание к реальной нашей жизни. Я очень люблю Эрмитаж и Третьяковку, они просто необходимы, но и без такого музея утюгов наше видение мира тоже будет не совсем полным. И не случайно сына пришлось утаскивать оттуда чуть ли не за уши… Хотя, конечно, там еще были очень симпатичные девушки-экскурсоводы, которые лихо и задорно управлялись со всеми утюгами и чайниками. Может быть, еще и в этом дело.
А еще мы недавно буквально наткнулись, гуляя по Лосиному острову в Москве, на такой же небольшой деревянный домик под весьма звучным названием: эколого-просветительский центр «Русский быт». Он, похоже, только совсем недавно открылся, там еще немного экспонатов, а посетителей еще меньше, но там уже проходят мастер-классы… или как это назвать? Не сочетается ведь такое понятие с русским бытом. Словом, туда приглашают детей и показывают им, как пользоваться прялкой или ткацким станком, – причем берут настоящее, собранное по разным деревням. Там же неподалеку есть и клуб исторических реконструкторов (ребята восстанавливают средневековое вооружение и учатся обращаться с ним), биостанция с лосями, да много чего есть настоящего, живого, интересного.
Я могу только позавидовать своему сыну: меня в детстве никто не водил в такие музеи.
Как не стать телепузиком: размышления рекламопотребителей
«Реклама-реклама, ну что реклама? Ну, глупость и обман, по большому счету. Да не смотрю я ее!» Так, наверное, скажут очень многие, если спросить их об отношении к рекламе. Может быть, они и сами так думают, но… коммерческая реклама, в отличие от призывов ЦК КПСС, вовсе не требует, чтобы люди с ней соглашались на словах. Пусть ругают, пусть презирают, лишь бы складывали у себя в подсознании навязанные образы, а там все окупится.
Никто вроде бы не воспринимает рекламу всерьез – а выражения «сладкая парочка» или «съел – и порядок» остаются у нас на языке спустя годы после того, как исчезли с экранов первоисточники. Никто вроде бы не придает рекламе особого значения – а «нехалявщика Леню Голубкова» многие помнят отчетливее, чем Татьяну Ларину или Андрея Болконского. Никто вроде бы не считает рекламу учителем жизни – а самые кассовые наши фильмы снимают рекламные режиссеры, и не случайно в клиповом мельтешении проносятся перед зрителем известные бренды, от пельменей до автомобилей… И даже наши анекдоты, оставив дорогого Леонида Ильича, переключились в основном на рекламу – КВН тому лучшее доказательство. А ведь смеется народ только над тем, что уже стало своим, родным, до боли знакомым.
Нет, реклама – это серьезно. Слишком серьезно, чтобы от нее отмахиваться. Это на заре нового русского капитализма она поражала нас своей агрессивностью и ненашестью, словно новые хозяева жизни спешили внушить своим согражданам, насколько они круты и всесильны. Чтобы предлагать шампунь, название которого звучит по-русски как «видал сосун вошь», нужно было чувствовать себя очень уверенно. Но сегодняшняя реклама умнее, вкрадчивее. Она – как будто про нас с вами, про усталых от стирок домохозяек, озорных детей, трудящихся простых парней… Как будто…
Нет, реклама, конечно, нужна и полезна. Она информирует потребителя, и что еще важнее, – она дает СМИ шанс на независимость. Можно ли вообще без нее обойтись? Можно. Например, телеканалы Би-би-си не передают коммерческой рекламы. Но это значит, что телевизоры в Британии лицензионные, то есть каждый владелец волшебного ящика платит государству определенную сумму в год, вне зависимости от того, смотрит ли он Би-би-си. Вы готовы так платить первому каналу? Более того, вы готовы доверять ваши деньги «на телевизор» государственным чиновникам? Или, может быть, вы согласны вернуться в те времена, когда во всех СМИ рекламировался с утра до вечера только один бренд – КПСС, а сортов пива существовало два: «пиво есть» и «пива нет»?
Если не согласны, реклама не покажется слишком высокой ценой. Но и опасности рекламы надо сознавать четко.
Она опасна даже не тем, что подчас стимулирует искусственный спрос и заставляет людей необдуманно тратить деньги. Хуже другое: почти любая реклама на самом деле
