песчаный берег.
Плавать Шура не умела, и пока девочки с визгом, и смехом барахтались на мелководье, Семен Ильич, с удовольствием подставив спину горячим лучам, стоял, будто часовой, на берегу и смотрел на расшалившихся подружек. Он вдоволь позволил накупаться им (вода и в самом деле была теплая). Однако, едва они выскочили на берег, Семен Ильич тут же сграбастал своими ручищами Шуру, накрыл полотенцем и, сколько ни пищала она, не отпустил до тех пор, пока спина ее не сделалась розовая. Потом и Саше пришлось постонать в его могучих руках.
— Теперь, — скомандовал Семен Ильич, — бегать, скакать, валяться, кувыркаться через голову, все разрешаю!
Отдав такое великолепное распоряжение, он коротко разбежался и, словно торпеда, врезался в воду.
У Шуры и рот и глаза округлились. И радостного смеха больше не сдерживала:
— Смешной он какой!
Потом все трое валялись они на песке. Семен Ильич показывал «зоопарк». Скрестит как-то пальцы — и тень от них то на живого зайца похожа, то на гуся, то будто собака бежит по песку. После «зоопарка» задавали примеры: кто быстрей сосчитает. Двенадцать умножить на двенадцать. Сорок умножить на полтора… Саша специально медлила с ответом. Но Шура все-таки считала хорошо.
— А кому на крейсере кататься? — вдруг спросил Семен Ильич и достал из сумки надувной матрас. — Сашок, считай!
Саша вскочила на коленки, ткнула себя в грудь:
— Спутник по небу летит и на землю нам кричит: не губите меня, поверните меня! Я на солнце улечу, весь до капельки сгорю… Ой, сама и вышла. Нет, папа, ты сначала Шуру покатай.
— Шуру так Шуру, — сказал отец и принялся надувать матрас.
Скоро ребра зеленого матраса распрямились, стали твердыми, щелкнуть пальцем — звенят. Семен Ильич приладил пластмассовую пробочку и, словно пушинку, поднял матрас и положил его на воду.
— Крейсер к отплытию готов. Шурочка, предъявляй билет и занимай место.
Саша сорвала с куста листок и подала Шуре.
— Пассажир, вот ваш билет! — И шепнула: — Ложись на матрас, не бойся.
Но Шура боялась. Стояла по колени в воде рядом с матрасом, а лечь не решалась.
— Ну, что же ты! Папа знаешь какой пловец! Папа, ведь ты правда был чемпионом?
— Не очень большим чемпионом, — скромно ответил Семен Ильич, — всего лишь чемпионом нашего института, но… пожалуй, и сейчас на стометровке в третий разряд уложусь. Так что располагайся, Шурочка, спокойно, отправляемся в путешествие…
Может, всего одну минутку и было боязно Шуре. Кругом вода, под животом — легкий, зыбкий матрас, до берега далеко. Вцепилась ногтями в тугой валик, зубы сжала… А схлынул испуг, и так хорошо сразу стало! Матрас чуть покачивается, вода серебряными зайчиками переливается и рядом — рукой может достать — Сашин папа. Волосы на лбу мокрые, улыбается ей:
— Как, пассажир, освоилась?
— Освоилась, — ответила Шура и ладошкой по звонкому матрасу похлопала…
А Саша лежала на теплом, почти горячем песке и смотрела на свою новую подружку. И ей было очень радостно оттого, что Шуре так весело и хорошо с ними. Но к этому чувству радости как-то неожиданно, само собой примешалось тревожное чувство боли: ну зачем бывает так? Родной отец, а от него только горе. Почему Шура должна страдать? Мечтает скорее подрасти и уехать. Лишь бы не видеть отца. Не любит она его. Потому что и отец ее не любит. Но почему не любит?.. И вообще, почему он такой? Может, с детства злой был? Непослушный был, скрытный, вредный, от которого одни неприятности людям…
И Саша вдруг поняла, что думает о Витьке Черенкове. Витька. Неужели и Витька, когда вырастет, может стать таким, как отец Шуры?.. Разломал школу! Да как он посмел?.. Но ведь посмел, разломал…
— Капитан! — Саша услышала бодрый голос отца. — Крейсер возвратился в гавань. Теперь ваша очередь.
— Потом, папа, — проговорила Саша. — Сейчас не хочется.
— Не возражаю. — Семен Ильич вышел на берег и бросил матрас на песок. — Тем более, по корабельному распорядку, сейчас вроде бы самое время заправиться.
Он расстелил газету и стал выкладывать всякую снедь. Красные головки редиса, сыр в баночках, бутерброды с маслом. И литровая бутылка компота была у него в запасе.
И Шура достала из своей тощей сумочки кусок хлеба, яичко.
— Нет, так не годится, — сказал Семен Ильич. — Клади свои припасы в общую кучу. А когда будешь брать, закрой глаза. Повезет — яичко достанется, не повезет — скорлупку пожуешь.
— Ты, папа, скажешь такое! — Саша погрозила отцу пальцем. — Скорлупку! Ешь, Шура, все, что нравится.
Ела Шура неважно. Головку редиски сгрызла, кусочек хлеба взяла. От сыра стала отказываться.
Тут Семен Ильич снова взял командование в свои руки:
— На полное уничтожение продуктов даю ровно пять минут! Саша, где твои часы? Засекай время. Предупреждаю: кто не доест, того буду кормить насильно. Вот так, Шурочка, не смотри на меня умоляющими глазами. Слышала, как раньше гусей к праздникам откармливали? Подвесят гуся и заталкивают пищу в рот. Хочет не хочет, а глотает. Глядь, к празднику и раздуется, что поросенок. Вот и тебя буду так кормить. Подвешу и буду сыр да редиску заталкивать. До тех пор, пока Сашу не догонишь.
Семен Ильич взял самый большой бутерброд.
— Ну, открывай рот.
Шура заморгала и… в самом деле открыла рот.
Саша чуть не подавилась со смеху. И Шура вслед за ней рассмеялась.
Насильно кормить никого не пришлось. Хоть в пять минут и не уложились, но съели все. Шура даже по животу себя похлопала:
— Тоже как поросенок буду.
— Папа, — вытерев губы, спросила Саша, — а вот мальчиком каким ты был?
— Маленьким.
— Нет, ты, папа, не шути. Скажи: ты когда-нибудь дрался? С мальчишками.
Семен Ильич закрыл один глаз, смешно вытянул губы.
— Представь себе, такой грех за мной водился. На боевом счету у меня штук пять разбитых носов, не меньше.
— Ого-го! — удивилась Саша. — А ты когда-нибудь вредничал?
— Сашок, все мы в свое время были немножко вредными.
— Почему же ты сейчас невредный? А совсем наоборот, добрый? И не дерешься.
— Ты такие трудные вопросы задаешь, что сразу и не ответишь. — Семен Ильич лег, взял в горсть песок. Смотрел, как он тонкими струйками течет между пальцев. Проговорил задумчиво: — Время идет, человек меняется. В поступках своих начинает разбираться. Другие ему помогают в этом. Особенно если это добрые люди. Тогда хорошо помогают. Знаешь, доброта — это очень большая сила. Куда сильней, чем зло или, скажем, ненависть… Моя мама была очень добрая. Вот этим, наверно, она прежде всего и вылечила меня от всяких болезней… Ух, какую философию развел я вам! Давайте лучше поговорим, например о дельфинах… Э-э, девочки! — вдруг спохватился Семен Ильич. — Да вы же у меня подгореть успели. Ну-ка, живо надевайте платья!
Зеленая роща
Как спала она, в трусах и майке, так сейчас и стояла на балконе. Да еще босиком, и косы были растрепаны. Стояла и все смотрела, смотрела вниз, на черный газон. Черный-то черный, да не совсем. Что-то изменилось в нем… Неужели?.. Хотела кинуться во двор, но застеснялась своего вида. Тогда
