Свой среди чужих. В омуте истины

добрый друг, Алферчик стал воплощенная любезность. И тут же позаботился о том, чтобы устроить группу. То, что и было нужно.

Разместив ребят, я направился на Годуновскую, в «штаб- квартиру» Георгия Сергеевича. Бедно одетые прохожие, такие не похожие на самодовольных немцев, торопливо проходили мимо, а молодые женщины, глядя на мою полувоенную одежду и хромовые сапоги, опускали глаза.

Вот наконец и семнадцатый номер. На звонок открыла голубоглазая брюнетка лет тридцати пяти — тридцати восьми и сказала, что Георгия Сергеевича нет, но он должен прийти с минуты на минуту... И вдруг в прихожую заглянула Ара Ширинкина. Увидав меня, она широко раскрыла свои большие глаза и кинулась ко мне:

— 

Володя! Как я рада! С приездом! Заходите! Заходи! — и обратилась к женщине, отворившей мне дверь: — Валечка, это наш энтеэсовец! Знакомьтесь!

Это оказалась хозяйка квартиры и, как я понял, сожитель­ница Околовича, Валентина Разгильдяева, мать двоих детей, девочки и мальчика. Вскоре пришел и Георгий Сергеевич, Жорж. Мы обнялись.

— 

К нам?

— 

Нет, еду с группой в Витебск, там погорячее.

— 

Точно, на днях оттуда приехал. Там у меня родичи: дядя, родная сестра, столько лет ее не видел. Врачом в больнице работает. В Витебске обстановка сложная. В лесах кишат пар­тизаны. После наступления советских войск под Москвой и приближения фронта образовались «Витебские ворота», через которые курсируют партизаны. И настроение там далеко не пронемецкое. Потому надо быть предельно осторожным. Про­верь и еще раз проверь людей, с которыми едешь. Ну ладно, еще поговорим. А теперь рассказывай, что нового в Берлине, Париже...

Они с жадностью слушали мои впечатления, вынесенные, особенно из Франции, о нарастающем Сопротивлении, о Лили Каре, капитане абвера Гуго Блайхере, настроениях русского Парижа. Я знал, что Жорж умен, понимает людей, и потому мои высказывания, якобы объективные, я сопровождал репли­ками и тем путал карты. А на прямые вопросы либо пожимал плечами, разводил руками, либо замечал: «Так говорят! Ходят такие слухи!»

Засиделись мы до глубокой ночи, и я остался ночевать на Годуновской.

Ара уже несколько дней жила в просторном доме Разгильдяевой и на днях тоже собиралась в Витебск. Она очень измени­лась: не смотрела на меня, как прежде, украдкой влюбленными глазами, не краснела, когда касались щекотливых тем. И я за­ключил про себя: «Ты обзавелась любовником!»

Перед тем как пожелать спокойной ночи, я продекламировал ей из «Анны Снегиной»:

...И сердце по-старому бьется,

Как билось в далекие дни.

Ее глаза заискрились, потеплели, и она с какой-то затаенной грустью подхватила:

... Далекие милые дали!

Тот образ во мне не угас.

Мы все в эти годы любили,

Но значит, любили и нас.

Так через Есенина, которого мы читали и перечитывали два года тому назад у меня на квартире в Белграде, мы объяснились на эту тему в последний раз.

В Смоленске пришлось задержаться на несколько дней. Дело было в том, что усилился в Витебске полицейский режим. Введена строжайшая слежка за передвижением жителей, за­ прещен уход за черту города в северо-восточном направлении без особого на то пропуска. Ужесточился и паспортный режим. К паспортам стали выдавать цветные вкладыши, периодически их меняя. Пост бургомистра Витебска занимал по рекоменда­ции «Белорусского правительства» некий Всеволод Родько. Местную полицию возглавлял его земляк Павел Шостак. Околович объяснял сложившуюся обстановку тем, что Витебск для вермахта имеет особое значение как важный узел железных и шоссейных дорог, как заградительный щит Прибалтики, как барьер между армиями «Север» и «Центр» и, наконец, как форпост к партизанской зоне и «Витебским воротам». Поэтому в феврале из Франции в спешном порядке переброшен 59-й армейский корпус.

—Виктор Михайлович,—заметил я, — мне советовали об­ратиться, в случае нужды, к Николаю Гункину, который якобы близок к бургомистру. Моя задача — проникнуть с группой к партизанам и, проводя среди них подрывную работу, сообщать об их передвижениях...

—  

А я советую не спешить! Пусть сначала твои люди себя чем-то проявят, извини, — «замарают»! Примут участие в карательных акциях. Зачем рисковать головой? Это первое. Бургомистр Всеволод Федорович Родько — агент абвера по кличке «Рак». Кстати, Колька Гункин ухитрился его обработать, благодаря чему мы получаем важные секретные сведения. Взял Колька на крючок и его помощника Лео Брандта, и Шостака, возглавляющего местных полицаев.

— 

Какой молодец! О сведениях из Витебска мне Байдала­ков намекал с таинственным видом. Я не стал расспрашивать. Теперь спокойно могу отправляться с ребятами в дорогу. Не беспокойся, никому не скажу!

6

Витебск встретил нас ярким солнцем. Западная Двина от­ливала серебром, а золотом — купола церквей и соборов. На берегу, поросшем зеленой свежей травой, усеянной цветущими лютиками и одуванчиками, то тут, то там появлялись женщина или сгорбленный старик с ведрами. Набрав воды, они с трудом карабкались по крутому берегу обратно.

—  

Партизаны взорвали водокачку! — заметил кто-то из едущих в вагоне пассажиров.

—  

Витебск немцы считают неблагонадежным, — подхва­тил сосед, мужчина лет сорока пяти, с решительным, волевым лицом. — После захвата города и существенного разрушения командир эсэсовцев полковник фон Гуттен объявил приказ о введении нового порядка и о том, что Витебск отныне немецкий, и в честь великой Германии будет построена крепость Цвинбург. Л окружной комиссар Фишер издал ряд указов, каждый пункт которых заканчивался угрозой: «Будет повешен!», «Будет расстрелян!», «Будет наказан по законам военного времени!» И теперь то на одной, то на другой площади по несколько дней висят наши люди. Потому, господа хорошие, — он погладил свои подстриженные усы, — и взрывают то водокачку, то склад с горючим, либо мстят на другой манер, как, скажем, убили по­мощника бургомистра Брандта...

— 

Сейчас его сынок издает газеты «Новый путь» и «Бело­русское слово», — перебил его сидящий рядом юноша...

Мы вышли к полуразрушенному, закоптевшему вокзалу и зашагали по унылым, безлюдным, обгорелым улицам, словно по ним прошел огненный смерч.

В городской управе, проверив документы, нас провели к бургомистру.

Всеволод Борисович Родько встретил любезно: поднялся с кресла, вышел из-за стола и пожимал крепко руку, со сло­вами:

—Добро пожаловать! С приездом! Нашего полку прибыло! Очень рад, очень рад! — Потом обратился ко мне:

— 

Вла... простите, Иван Васильевич, мне звонил Георгий Сергеевич, просил выправить документы. Все сделано. Вот ваше удостоверение, заверенное немецким командованием, — и протянул его мне. Потом, повернувшись к остальным, про­должал: