замешательство, и в то же время внушала надежду: Клара всегда верила, что жизнь не кончается, жизнь не должна кончаться неумолимо и внезапно.
Отношения между братьями и сестрами тоже оказались для нее откровением. Их взаимная привязанность была необычайно сильна, они неизменно заботились друг о друге и говорили друг о друге со всепоглощающей нежностью и теплотой. Только неудачливая старшая сестра Амелия не входила в этот тесный круг взаимного восхищения — она оторвалась от семьи и уехала жить в деревню с очень неприятным человеком. Все сокрушались о ней, вспоминали счастливое прошлое до ее отдаления и с огромным беспокойством обсуждали ее нынешнее положение. Ее постоянно приглашали, но надраено: она никогда не приезжала. И миссис Денэм, говоря об Амелии, — что она делала часто, — словно нервно, беспокойно оправдывалась, омраченная какой-то почти зримой тенью, которая в глазах Клары только подчеркивала сияние взаимной близости тех, кто остался. Клара никогда ни у кого не видела подобной матери — способной на такое милое, открытое участие и понимание, и никогда не встречала живого воплощения любви между братьями и сестрами, а знала о ней только по классической литературе, как знала о человеческих жертвоприношениях, о некрофилии и о кровосмешении.
С Амелией она не познакомилась. Но познакомилась со всеми остальными, сначала — разглядывая фотографии в альбоме. Не перестань Клара давно чему бы то ни было удивляться, она бы удивилась, когда после ужина в первый вечер, который Клара целиком провела у Денэмов (и который они специально посвятили — или им удалось создать такое впечатление — окончанию ее экзаменов), миссис Денэм достала семейный альбом. Кларе всегда твердили, что подобные предметы — пошлость, верный признак дурного вкуса. Как собака, глядящая из окна, или хорьки на заднем дворе. Кларина мать не раз язвила по поводу дорогих альбомов, озаглавленных «Наш малыш» или «Наша свадьба», приобретаемых другими обитателями Хартли-роуд. Но Денэмы явно пребывали в блаженном неведении относительно того ужасного риска, которому подвергались, и Клара, сидя рядом с Клелней и ее матерью и листая чужой альбом, обнаружила, что они ничего не потеряли. Тут было все: и традиционные групповые фотографии, сделанные на свадьбах, крестинах и именинах; и любительские — снятые на отдыхе; и дорогие глянцевые, заказанные в ателье: миссис Денэм за пишущей машинкой, мистер Денэм возле садовой вазы, миссис Денэм с младенцем на коленях, а некоторые снимки были вырезаны из газет и журналов. Клара смотрела во все глаза. Она не знала, что восхищает ее больше — фотографии миссис Денэм, держащей на коленях младенца в кружевах со всей торжественностью стоящей за этим традиции, или фотографии детей, резвящихся в шикарных соломенных шляпах, на средиземноморских пляжах Южной Европы. С помощью альбома ей удалось наконец рассортировать всю семью: двое старших детей, Амелия и Магнус, рослые и плотно сбитые, очень напоминали отца, а остальные трое — Габриэль, Клелия и Аннунциата — были поразительно похожи друг на друга. Со всех снимков смотрело одно лицо — одно характерное лицо. Это сходство ошеломило Клару: ей всегда казалось, что Клелия — единственная и неповторимая. На одном снимке с неожиданной отчетливостью была запечатлена вся семья, этот снимок был вырезан из иллюстрированного журнала вместе с подписью, гласившей:
Известная писательница Кандида Грей и все ее произведения за последние двенадцать лет, включая новый роман «Грехопадение», изданный Уолтером Брюсом, и маленькую Аннунциату. Трое младших детей — в одежде от Эстер Лэпрейд, чей новый магазин «L'enfant gate»[86] открывается на этой неделе.
На снимке Кандида сидела в том же кресле, что и сейчас, шестнадцать лет спустя, со стопкой собственных книг на столике сбоку, с младенцем на коленях и выстроившимися в ряд остальными четырьмя детьми. При взгляде на этот снимок, на прелестные насупленные лица старших детей, Клара так и ахнула от восхищения, а миссис Денэм начала оправдываться: она совсем не хотела, чтобы для журнала фотографировали детей, ей даже немного неловко, что так вышло, она согласилась только ради Эстер, хотя это не помогло — Эстер очень непрактичная, она все равно обанкротилась, и вся польза от этого фотографирования свелась к бесплатному приобретению комплектов одежды для Габриэля, Аннунциаты и Клелии.
— Но одежда была действительно прелестная, — сказала Кандида, — и такая ноская, я сохранила ее. Габриэль говорит, их малышка очаровательно выглядит в платьице Аннунциаты, хотя сама я не видела. Оно такое светло-зеленое в белый цветочек, как лужайка; гладить его, помню, была целая история, но зато очень, очень миленькое; а Филлипа уж если на что не пожалеет времени, так это на одежду.
Другой снимок, который очень понравился Кларе, — Кандида с двухлетней Клелией и стоящим рядом маленьким Габриэлем — был сделан в день рождения Клелии у фотографа, чье имя Клара слышала раньше, он оказался другом семьи, подобно обладателям многих других известных имен, чьи неясные лица и случайно попавшие в кадр руки, ноги и спины украшали многие любительские снимки.
— Вот это, по-моему, Элиот, — сказала Кандида, вглядываясь в удаляющуюся, окутанную коричневатой дымкой фигуру на заднем плане фотографии, сделанной в тридцатые годы в Париже. А Скотт Фицджеральд был виден более явственно — стоял лицом, под руку с Кандидой. Снимок, сделанный у фотографа, напомнил Кларе парадные портреты, на которые она взирала без особого восторга в музеях, и старинные памятники; и как гостиная Денэмов примирила ее со многими другими гостиными — безжизненными и необитаемыми, — так и этот снимок словно бросал отблеск жизни на скучные полотна с изображением давно состарившихся и умерших детей. Кандида была сфотографирована спиной к высокому окну, с подобранными наверх, еще не остриженными волосами, на коленях у нее восседала маленькая Клелия, пухлая и серьезная, в коротком темном платьице с кружевным воротником, ее ручка и рука матери лежали рядом, повторяя нежные очертания друг друга, подчеркивая восхитительную гармонию застывших человеческих фигур. Другой рукой Кандида обнимала Габриэля, который стоял рядом, сдвинув брови, держа в руке игрушечный кораблик. И Клара вдруг поняла то, чего никогда раньше не понимала: зачем людям нужны такие семейные реликвии, почему поколение за поколением стремится остановить в вечности подобные мгновения. В основе этого стремления, несомненно, лежала любовь, любовь на каждом этапе жизни.
Кларе понравился Габриэль. Она с волнением просматривала более поздние страницы альбома в поисках его уже взрослого, но таких снимков было совсем мало, на двух — Габриэль, студент Кембриджа, сидел на ограде перед Кингз-колледжем, в его облике смутно угадывалась красота. Единственная фотография, по которой можно было судить о том, какой он теперь, была сделана на крестинах первенца Магнуса. Габриэль держал на руках младенца, тщательно задрапированного в старомодное кружевное одеяние, в котором крестились все дети Кандиды и она сама, как она утверждала, и которое вышила ее собственная бабушка. Габриэль смотрел не в объектив, а на младенца и улыбался. В нем было что-то неотразимо притягательное, какое-то волнующее обаяние, и Клара подумала; неужели он такой и в жизни?
Свадебных фотографий Габриэля не было. Миссис Денэм сказала, что прошло всего пять лет, и она еще не собралась вставить их в альбом, они лежат на дне ящика.
Когда альбом убрали, Клара, размышляя об открывшемся ей мире, почувствовала, что к восхищению примешивается горечь, — это был особый, богатый мир, радостный и бесконечно прекрасный, но ускользающий — мир, который нельзя разделить с теми, кто его населяет. Все в нем благоприятствовало цветению, и казалось (да так оно, наверное, и было), что любовь — это редчайший, слишком прихотливый цветок, не способный жить на менее плодородной почве.
Благодаря Денэмам Кларе открылись новые пространства внешнего мира и в самом буквальном смысле. В Хайгейте и Хэмпстеде она бывала и раньше, у других знакомых, но на Бонд-стрит попала впервые, когда стала заходить в расположенную там галерею Клелии. Раньше Кларе нечего было делать в этом районе без денег. Бонд-стрит оказалась неким логическим продолжением дома в Хайгейте; выставленные в витринах вышитые вечерние сумочки, украшенные драгоценными камнями брелоки, элегантные блузы несли на себе слабый, неуловимый отпечаток обаяния самих Денэмов, и Клара с тревогой спрашивала себя, уж не роскошь ли, в конечном счете, — разгадка этого обаяния. Бонд-стрит изнуряла ее, как разговоры с Денэмами; эти тротуары, возможно, были вымощены золотом, но ходить по ним было утомительно, а при взгляде на цены Клара испытывала головокружение.
