симпатии, но она сказала себе, что Габриэль, как и все Денэмы, по-видимому, испытывает врожденное чувство симпатии ко всем окружающим — ему наверняка никогда не приходилось сталкиваться с какими бы то ни было проявлениями недоброжелательства, всю жизнь каждый его шаг вызывал в людях только расположение. Клара сидела, неподвижная, напряженная, чуть отклоняясь в сторону от Габриэля, усердно отстраняя колени подальше от его ног. Когда воцарялось длительное молчание, она отводила взгляд от его притягательного профиля и смотрела в окно на выстроившиеся в ряд невысокие дома, на бесконечные витрины магазинов, на виднеющуюся впереди пышно украшенную перемычку Арки.
В дверях их встретила Клелия, она протянула руки к Кларе, и они нежно обнялись после долгой разлуки. Клара удивилась и испытала облегчение, обнаружив, что чувство может с такой естественностью проявляться в жесте. Она не привыкла к объятиям. Войдя в роскошную, залитую светом гостиную, Клара почувствовала, что ее место именно здесь, а не перед осточертевшим болтливым телевизором, заглушающим тягостное безмолвие бесконечных вечеров. Денэмы-старшие и Мартин встретили ее с особенной лестной теплотой, как свою, словно лето только укрепило их знакомство, а не отдалило их друг от друга. Кандида спросила, как поживает Кларина мать, Мартин (Клара почему-то сразу поняла, что он больше у Денэмов не живет) осведомился, как она сдала экзамены, не стоило ли ей нескольких отличных оценок время, потраченное в галерее у Клелии, на что Клара отвечала, что общение с Клелией для нее отнюдь не пустая трата времени. А мистер Денэм, окинув ее одобрительным взглядом, ласково пожал ей руку.
Клара была, однако, несколько озадачена, увидев Аннунциату, до смешного похожую на Клелию фигурой, лицом и даже манерой держаться. Ко всему прочему, на ней была такая же блузка, но с брюками другого цвета. Это подобие возмутило Клару, а откровенное взаимное любование сестер вызвало в ней ревнивое восхищение — они хвастались друг другом, смотрели друг на друга с обожанием, сокрушались о предстоящей временной разлуке, они обнимали друг друга за талию и смеялись одинаковым смехом в ответ на шутки друг друга. Клара никогда в жизни не видела такого проявления сестринской привязанности; в том мире, из которого она вышла, сестрам полагалось презирать друг друга и ссориться — по крайней мере, до замужества и сопутствующего ему детопроизводства. Клара подумала, что в Нортэме сочли бы такую любовь либо противоестественной — чуть ли не извращением, либо притворной, и в самой Кларе сидело что-то, мешавшее ей думать иначе. И в то же время увиденное по-новому осветило для нее целую область человеческих взаимоотношений, искупая сразу всю разлитую по ней горечь домашних дрязг. Клара подумала, что существовали и другие примеры такой любви — ведь классическое предназначение сестер состоит не в презрении, а в любви друг к другу. Ей вспомнилась почему-то поэма Кристины Россетти «Базар гномов», эти стихи она с воодушевлением, хотя и без всякого понимания, выучила наизусть в начальной школе — ее всегда странно завораживали пылкие чувственные взаимоотношения, описанные в поэме, такие далекие от всякой мелочной враждебности, которую Клара привыкла видеть вокруг. Описания сильных чувств всегда покоряли ее; но она не верила в правдивость таких описаний. Теперь же начинала думать, что литература, в конце концов, не лжет, и в жизни возможно и такое.
Но, несмотря на это поразительное открытие, сам факт существования Аннунциаты раздражал Клару. Ей стало обидно за Клелию — ничто не должно было обеднять ее образ, рассеивать, растворять его неповторимость — никакое сходство; хотелось, чтобы Клелия была единственной в своем роде.
Не понравилась ей и жена Габриэля. Клара безотчетно надеялась, что его жена будет неконкурентоспособной, но та могла бы составить конкуренцию кому угодно. Высокая, слишком тоненькая для матери троих, насколько Клара помнила, детей, она была миловидной блондинкой с длинными густыми волосами, прямыми и шелковистыми, с бледным нервным лицом без косметики и желтоватыми от никотина пальцами. Она сидела очень прямо на краешке дивана в очень продуманной позе, скрестив длинные ноги, развернувшись вполоборота и опираясь на одну руку; в ее позе было хрупкое подчеркнутое изящество и сознательная угроза. Она беспрерывно курила, стряхивая не успевающий появляться пепел на ковер. Говорила она мало и слушала отчужденно, с нетерпеливой критической сдержанностью. Но больше всего подавляло в ней Клару то, как она была одета. Клара привыкла к артистической эксцентричности в одежде и повидала немало дорогих туалетов, но никогда раньше ей не доводилось находиться в одной комнате с женщиной, настолько приверженной всем изыскам моды. Жена Габриэля была одета так, словно сошла с обложки журнала «Харперз», — каждая деталь тщательно продумана, все с иголочки. Туфли новейшей модели, таких Клара еще не видела ни в магазинах, ни в журналах, непривычность и странность их вида могли объясняться только тем, что это последний крик моды. Чулки — необычного серовато-желтого оттенка, и Клара решила, что это тоже последняя мода. Юбка дюйма на три короче, чем носили все, сшитая из оригинального стеганого материала, неизбежно полнила бы любую другую женщину, у блузки был странный, свободно свисающий ворот — Клара смутно припоминала, что видела такой сегодня на новой киноафише у станции метро Кингз-Кросс. Весь ансамбль в целом подавлял своей необычайной эффектностью. Клара сникла и приободрилась, только предположив, что Филлипа Денэм — манекенщица и потому так осведомлена о последней моде, но потом снова сникла, когда из разговора стало ясно, что Филлипа вовсе не манекенщица. Кларе гораздо больше нравилось, как одеты Клелия и Аннунциата, нравился стиль их дома, а в облике жены Габриэля были пугающая самоуверенность и чрезмерный безошибочный расчет. Филлипа выглядела au fait[87], собранной, надменной; вряд ли, подумала Клара, она готова в чем-то кому-то уступить.
Вскоре разговор, после нескольких витков, перешел на карьеру Габриэля. Работа его явно не удовлетворяла, и как ни старались родители убедить сына, что все у него в порядке, они только подливали масла в огонь.
— Это бесполезно, — сказал Габриэль, — я прекрасно знаю, что вы думаете. По-вашему, это просто легкая жизнь, верно? Ну признайтесь, ведь так?
— Ну что за чушь, Габриэль! — ответила Кандида Денэм. — Ничего такого мы не думаем. Если хочешь знать, я считаю, ты работаешь даже слишком много.
— Уж во всяком случае побольше Клелии, — улыбнулся Габриэль. — Клелия целыми днями книжки читает.
— Одно плохо, — сказал мистер Денэм. — Ты, похоже, никак не можешь разобраться, развлечение это или работа. Вот в чем все дело.
— Кстати о развлечениях, — продолжал Габриэль. — Сегодня на меня опять Мэтьюз насел. Но я сказал «нет».
— Ты с ума сошел, — отозвалась Клелия. — Ты великолепно смотрелся бы на экране.
И повернувшись к Кларе, она, как обычно, дала необходимые разъяснения:
— У Габриэля бесконечный флирт с его шефом. Тот считает, что с внешностью Габриэля надо быть в кадре, а не за кадром. Так, кажется, он выразился, да, Габриэль?
— Что-то в этом роде.
— А Габриэль все отказывается, — продолжала Клелия. — Он, видите ли, выше того, чтобы демонстрировать себя на экране.
— А что вам предлагают делать в кадре? — спросила Клара.
— Не знаю, — ответил Габриэль, — брать интервью, наверное.
— Ты был бы неотразим в этой роли, — сказала Клелия. — Правда, Нэнси?
— Ну конечно, — подхватила Аннунциата. — Ты просто создан для этого. Серьезно, Габриэль. Красота как талант, а талант нельзя в землю зарывать. Ты должен показаться миру. Зачем отказываться?
— Почему вы не хотите? — спросила Клара.
— Это не для меня, — ответил Габриэль. — Я не настолько глуп. Я предпочитаю думать, а не болтать.
— Беда в том, — сказала Клелия, — что шеф Габриэля страстно в него влюблен, правда, Габриэль? И считает, что на свете никого нет прекраснее. Он ни на шаг не отпускает Габриэля от себя, а брату хочется настоящего дела.
— Габриэль считает, что это пошло, — добавила Аннунциата, — соваться на экран, чтобы все на тебя глазели.
— Мне безразлично, будут ли на меня глазеть, — сказал Габриэль. — Может быть, это даже приятно. Но ведь надо думать и о том, что дальше. Людям может надоесть моя физиономия, она даже Мэтьюзу
