Сопоставления делают различия еще очевиднее. Врач-гиппократик констатирует исключительный характер исцелений, но не относит их за счет божественного вмешательства. В религиозной же медицине исключительное становится правилом, обычным проявлением божественного всемогущества. Немыслимо, что рациональная медицина гиппократиков вышла из храмов Асклепия.
И все же врачи-гиппократики не испытывают необходимости критиковать деятельность жрецов. Единственное упоминание о медицине храмов, которое можно найти у Гиппократа, не является скептическим. В своей полемике против шарлатанов автор «Священной болезни» упрекает их в очищении больных кровью, как будто речь идет о преступниках, и добавляет:
«Они должны были бы делать обратное: приносить жертвы, молиться и относить больных в храмы, чтобы умолять богов».
Этот призыв относить больных в храмы является намеком на храмовую медицину, а возможно, и на инкубацию в храмах Асклепия. Конечно, намек очень двусмысленный. Автор-гиппократик безоговорочно не рекомендует относить больных в храмы. Фактически его предложение соотносится с религиозной концепцией болезни, которую он не разделяет. Он не знает болезней, вызванных личным вмешательством бога, но признает, что для тех, кто в это верит, единственным терапевтическим решением является религиозная медицина больших храмов.
Эта сдержанность врачей-гиппократиков в отношении религиозной медицины частично объясняется тем, что Асклепиады считали себя потомками Асклепия. Не существует несоответствия между рациональной медициной Асклепиадов и культом их славного предка. В ряду богов, упомянутых в качестве гарантов в «Клятве» Гиппократа, Асклепий идет вторым после Аполлона. Нужно думать, что врачи из семьи Асклепиадов, связанные с богом не только искусством, но и по крови, соблюдали семейный культ. Мы имеем пример одного врача, Нисия Милетского, друга поэта Феокрита, который воздавал культ богу, тогда как был связан с Асклепием искусством, а не по крови. Таким образом, Асклепий был связующим звеном между медициной Асклепиадов и медициной жрецов. Более того, отношения Гиппократа и его семьи с храмом Аполлона в Дельфах свидетельствует о том, что религиозные обряды не были несовместимы с занятием медициной. К тому же религиозные привилегии, которыми пользовались врачи из аристократической семьи Асклепиадов, только укрепляли их социальный престиж и были полезны в медицинской карьере.
Итак, обрушиваясь на предсказателей и шарлатанов, гип-пократики никогда не выступали против традиционной религии храмов. Их рационализм мог совмещать две концепции божественного, одна из которых основала медицинскую науку, а другая усовершенствовала религию.
Несмотря на гибкость в отношении к божественному, рациональные объяснения, предлагаемые врачами, часто противоречат верованиям, популярным в то время. Но так как врачи не испытывали потребности выступать против общественного мнения, только сравнение с литературными источниками, а именно с трагедией, может показать истинное отношение Гиппократовой философии к традиционному мышлению.
Для примера возьмем болезнь, обрушившуюся на целое общество. Греки называли ее loimos, а мы обычно называем «чумой». Историки медицины предпочитают называть ее мором, так как собственно чума, которая вызывается палочкой Йерсена, была еще неизвестна в Греции архаической и классической эпох.
Мор неоднократно упоминается в греческой трагедии. Эсхил упоминает его как одну из причин опустошения городов. Софокл уделяет ему большое место в начале трагедии «Эдип-царь», где Фивы стали жертвой бедствия. Вот как жрец Зевса описывает ситуацию царю Эдипу:
«Город, как ты сам видишь, сломлен. У него больше нет силы сопротивляться вне пучин смертоносной зыби. Он приходит в упадок в ростках, где образуются плоды земли. Он приходит в упадок в стадах быков и безуспешных родах женщин. Здесь насылающее лихорадку божество, внезапно обрушившийся отвратительный Мор, неотступно преследует наш город. Из-за него пустеет дом Кадма, а черный Гадес обогащается стонами и рыданиями».
Эта картина скорби повторяется хором стариков:
«О, неисчислимы страдания, которые я испытываю. Болезнь, я это вижу, поразила весь народ. И человеческий разум не находит оружия, чтобы ее отразить. Плоды этой прославленной земли больше не произрастают, и в родах женщины не оправляются от своих завывающих болей. Можно увидеть, как один, потом другой, подобно бескрылой птице устремляется быстрее, чем неукротимый огонь, к берегу западного бога. Город с бесчисленными мертвецами умирает. Не зная снисхождения, сыновья лежат на земле, безжалостно несущей смерть».
Эта концепция общего бедствия, которое охватило город в трех сферах жизни (растения, животные, человек), не нова в греческой литературе. Это наследие архаической концепции, уже представленной в эпосе. У Гомера в начале «Илиады» мор обрушился на лагерь ахейцев у Трои. Он поразил сначала животных, собак и мулов, потом людей. У Гесиода город несправедливого царя — жертва мора и голода — видит как гибнут мужчины, как женщины перестают рожать, а собственность уменьшается из-за потери урожая и стад. Описание мора у Софокла, Гомера и Гесиода особенно сближает объяснение, которое там дается: бедствие является божественным наказанием, истребляющим все общество, чтобы наказать одного человека.
У Гиппократа нет примера общей болезни, которая одновременно обрушилась бы на все сферы жизни (растения, животные, человек). Когда автор трактата «Ветры» рассказывает о море, он подчеркивает, что эта болезнь не поражает одновременно людей и животных. Разница между Гишюкратом и Софоклом особенно отчетлива при объяснении причины мора. Однако и у врача, и у драматурги появляется одно и то же слово: miasma. У них оно имеет совершенно разный смысл. В «Эдипс-царе», как и во всех греческих трагедиях, miasma означает религиозное преступление, связанное с пролитой кровью. Дельфийский оракул, спрошенный Креоиом по приказу Эдипа, ответил, что для прекращения мора нужно изгнать из города «miasma», которая является его причиной. Таким образом, причина мора — преступление против религии и морали, даже если оно невольное. У Гиппократа, наоборот, слово miasma лишено всякой религиозной и моральной окраски. «Когда воздух отравлен миазмами, которые являются врагами человеческой природы, — говорит автор «Ветров», «тогда люди заболевают». Что означают «миазмы» в медицинском контексте? Это виды испарений, которые исходят от земли, из болота или от трупов. Таким образом, miasma является материальной и естественной причиной. У врачей мор поражает избирательно или людей, или различные виды животных, тогда как у драматурга мор обрушивается без разбора на все формы жизни, как это происходит у Гомера и Гесиода. Отсюда различие в способе распространения мора. Драматург ссылается на опасность заражения. Врач-гиппократик не верит в распространение эпидемии через простой контакт.
Парадоксально, но эта мысль неспециалиста ближе концепции современной медицины, чем взгляды врача-гиппократика.
Средства, применяемые для борьбы с мором, а трагедии и в Гиппократовой медицине, естественно, не имеют ничего общего. В «Эдипе-царе» никто и не думает призвать па помощь врача. Обращаются к богам, оракулам и прорицателям. Исполненный тревоги хор стариков, глас народа, взывает к семи богам, умоляя положить конец бедствию. Дело здесь не в простонародной психологии. Эдип, который исключительно благодаря своей мудрости смог отгадать загадку сфинкса, перед лицом катастрофы не видит иного выхода, кроме как послать за советом к дельфийскому оракулу и пригласить фиванского прорицателя Тире-сия. Точно так же Ахилл в начале «Илиады» советует спросить «прорицателя или жреца или даже толкователя снов». Воспоминания о Гомере настолько живы в трагедии, что Эдип, царь Фив, гневается на откровения прорицателя Тиресия точно так же, как Агамемнон, вождь ахейцев, услышав откровения Калхаса.
Обращение к оракулам и прорицателям у Софокла является не только литературной реминисценцией. Это часть реальной жизни. Списки дельфийских оракулов содержат около сорока ответов, данных по поводу мора. Среди них есть ответ афинянам, жертвам эпидемии VI века. Пифия посоветовала «очистить город». Эту задачу они поручили одному из Семи Мудрецов, Эпимениду Критскому. Эпименид взял черных и белых овец и повел их на Ареопаг. Оттуда он их отпустил брести, куда они захотят, наказав
