донесла: наступление немецких войск остановилось! И куда бы в последующие дни комдив ни бросал одну за другой разведывательные группы, всюду результат был одинаков: фронт впереди недвижим, немцы ведут оборонительные работы, зарываются в землю.
В бревенчатый клуб леспромхоза, где разместился штадив, Мишутин вызвал начальника разведки и в присутствии начальника штаба майора Гущина сказал ему:
— Самим нам, в одиночку, прорваться через фронт трудно. Подразделения дивизии обескровлены до предела, плохо с боеприпасами. Кроме того, если не предупредим наших, можем попасть под их же огонь. Надо немедленно связаться с войсками Красной Армии, действующими на этом направлении. — Мишутин немного помолчал и заключил: — Сегодня же объявите в разведроте: нужны добровольцы на ту сторону!
На другой день из числа изъявивших желание идти через фронт для связи с нашими войсками Мишутин отобрал двоих: старшего сержанта Ремнева и меня. Сверхсрочник Максим Ремнев считался лучшим разведчиком дивизии. Ну, а мне эта честь была оказана потому, что я неплохо владел немецким языком.
Под вечер после обстоятельного инструктажа мы с Ремневым, переодетые в форму унтер-офицеров вермахта, покинули штаб. На крыльце Мишутин крепко обнял, поцеловал нас обоих.
— Помните, друзья, — сказал он, — вы идете на такое дело, от которого зависит судьба дивизии...
Это были последние слова, которые мне довелось услышать от генерала Мишутина. На обратном пути, после успешного выполнения задания комдива, в перестрелке с немецким дозором я был тяжело ранен. Ремнев и сопровождавшие нас автоматчики были вынуждены оставить меня у местного лесника. А когда мои раны зажили, этот лесник переправил меня в партизанский отряд, в котором я и воевал до самого освобождения Белоруссии...»
Седьмого ноября, в первый день праздника, Дружинин дежурил в комитете. И во время этого дежурства, когда выпала свободная минута, решил написать письмо Гущину.
Начавший службу у генерала Мишутина начальником оперативного отделения и выросший до начальника штаба, Гущин, несомненно, должен был хорошо знать своего комдива, а главное, как теперь Дружинину стало окончательно ясно, Гущин находился вместе с Мишутиным в тот период движения по вражеским тылам, когда произошел решающий бой дивизии, быть может, ставший для ее командира последним.
Написав и в тот же день отправив письмо, Николай Васильевич ожидал ответа. Но так и не дождался.
Однажды, уже в середине ноября, Дружинина вызвал его начальник и сказал, чтобы он подобрал сотрудника в командировку в Краснодар.
Выяснив, что там за работа, Дружинин попросил направить в Краснодар его самого.
— Не вижу в этом никакой нужды, — заметил начальник. — Там справится любой сотрудник.
— У меня в Краснодаре дело есть, Илья Кириллович.
— Дело? Какое?
Дружинин сказал, что в одном из районов Краснодарского края живет полковник в отставке Гущин, с которым ему надо обязательно встретиться.
— Уж не опять ли по делу того комдива? — спросил Илья Кириллович. — То в Подольск, теперь в Краснодар...
— Раз уж взялся за гуж... — Дружинин улыбнулся. Но улыбка вышла какая-то виноватая, потому что начальник разговаривал с ним явно неодобрительным тоном. Дружинину стало неловко за эту улыбку, он почувствовал, что краснеет, а от этого разозлился на себя еще больше и закончил в несвойственном ему резком тоне: — В общем, надо это дело довести до конца!
Илья Кириллович сложил на животе пальцы, привычно покрутил ими, примирительно сказал:
— Ну что ж, надо так надо...
Через три дня Дружинин уже был в Краснодаре. В понедельник приступил к своей работе в УКГБ, закончил эту работу в субботу вечером. А на другой день выехал в район, где отставник Александр Платонович Гущин возглавлял один из зерносовхозов. Они встретились в директорском доме на краю поселка. Гущин оказался загорелым худощавым человеком лет сорока пяти. Один, пустой, рукав его пиджака был аккуратно заправлен в карман. Приветливо улыбаясь, он поздоровался с московским гостем левой рукой, сказал:
— А я только вчера вам письмо отправил.
Они несколько минут беседовали о разных пустяках, а когда жена Гущина оставила их наедине, начали свой главный разговор.
— Так что вас, Николай Васильевич, больше всего интересует? — спросил Гущин.
— Как я уже писал в письме — обстоятельства последнего боя Мишутина.
Гущин какое-то время молчал, собираясь с мыслями, затем положил в пепельницу потухшую папиросу и, откинувшись на спинку плетеного кресла, начал рассказывать.
И вот что Дружинин узнал из его рассказа.
...Отправив разведчиков Дорохина и Ремнева через линию фронта для связи с войсками Красной Армии, Мишутин с нетерпением ждал их возвращения.
Наконец один из разведчиков, Ремнев, возвратился. Он доложил, что удалось установить связь с командованием Западного фронта, которое обещало мощную артиллерийскую поддержку в день решающего боя дивизии.
И вот этот день настал. Накануне всю ночь не переставая лил дождь. И всю ночь под дождем шли войска. Ведомые надежными проводниками из местных жителей, они двигались двумя длинными колоннами через лес к фронту, к переднему краю немцев.
К рассвету движение войск в лесу прекратилось.
Генерал Мишутин в мокром окопе на КП, который спешно оборудовали саперы, взглянул на часы, дал радисту команду:
«Восемьсот!» — Это означало: «Дивизия вышла на исходный рубеж — начинайте артподготовку».
Прошла минута. Вторая. Третья. Пятая. Но артиллерия на той стороне молчала.
— В чем дело?! — Мишутин строго глянул на молоденького радиста, прибывшего вместе с Ремневым из штаба фронта: не напутал ли чего юнец?
Но не успел тот ответить, как в лесу, впереди, что-то обрушилось, загудело, тяжело и гулко замолотило.
Артиллерийская подготовка продолжалась пятнадцать минут. Все это время земля в лесу дрожала, от страшного гула упруго сотрясался воздух.
И вдруг сразу все смолкло. На мгновение стало необычно тихо. Было слышно, как дождевые капли стучат по деревянной коробке телефона в окопе у связистов. И в ту же минуту, приглушенное сырой толщей лесного массива, послышалось раскатистое красноармейское «ура».
— Вот оно, началось... — чуть слышно сказал Мишутин, вытирая платком выступивший на лбу пот.
Бой длился больше трех часов. Особенно упорно немцы сопротивлялись в хуторе, на безымянной высоте, через которую вел спасительный путь на восток.
Наконец комиссар Баградзе, возглавлявший решающую атаку, доложил по телефону:
— Немцы из хутора выбиты!
Мишутин опустился на глинистый бруствер рядом с телефонным аппаратом, хрипло сказал в трубку:
— Спасибо, Шота! — И минуту спустя, справившись с волнением, приказал Гущину: — Начальник штаба, сменить КП!
— Саперы и связисты уже посланы, — доложил Гущин. В тот момент он и подумать не мог, что докладывает генералу в последний раз.
