страхом, метался по глубинным районам страны, часто менял местожительство, опасаясь встретить знакомых людей.
Но время притупило страх. Как притупляет боль. Раньше он отказывался от общественных должностей, ссылаясь на то, что еще не готов к такой работе, а теперь решил, что пора вылезать из норы. Он так и сказал: «Пора вылезать из норы ».
— Когда это было решено окончательно, — исповедовался Кузинко-Кузинков, — я подумал, что надо мне съездить в деревню и узнать, что там говорят о моем прошлом и настоящем. Так, под видом погорельца я и побывал там. Из расспросов понял, что мне бояться нечего. К этому времени у меня была женщина, с которой я состоял в гражданском браке...
— Это та орловская сожительница?
Кузинко-Кузинков вздрогнул, точно от пощечины. Он явно не ожидал такого вопроса. Однако, быстро овладев собою, ответил:
— Я не знаю, какая она — орловская или... — он было на секунду замялся и продолжал: — Я не любил ее. Но обещал на ней жениться. Если уж быть откровенным до конца, не скрою, ее болезнь и смерть принесли мне облегчение. Тогда мне казалось, что все мосты к прошлому сожжены и я могу спокойно работать...
«Конечно, далеко не все мосты были сожжены, но от одной из главных свидетельниц своей преступной деятельности в период гитлеровской оккупации — сожительницы из города Орла Кузинко- Кузинков освободился», — подумал я.
— Как ее фамилия? — спрашивает шеф.
— Ляпунова... А что?! — насторожился Кузинко-Кузинков.
— Ничего, продолжайте.
— Мне нужно было прочно закрыть самое уязвимое место в моей биографии — тот период, когда я уже не работал в морском порту и совершил преступление, — заканчивал свою горькую исповедь Кузинко- Кузинков. — Я стал искать людей, с которыми вместе работал в порту и которые могли бы в критическую минуту подтвердить это. Одного из них мне случайно удалось найти. Решил поближе познакомиться с ним, благо что мы иногда встречались в разных местах. И каждый раз я заводил с ним разговор о нашей совместной работе в морском порту. В конце концов я убедил его, что мы вместе работали в порту до 1945 года, и с тех пор, став «земляками», встречались и перезванивались как старые сослуживцы.
— А Морозов кого рекомендовал на работу в морской порт? — спросил я.
Кузинко-Кузинков низко опустил голову. По всему видно, что он не ожидал этого вопроса.
— Меня... — он на секунду замялся. — Нет, не меня, моего брата...
— А где и на каком фронте вы воевали? — задал ему я вопрос.
На какое-то мгновение тень смущения мелькнула на лице Кузинко.
— Я на многих фронтах воевал, — начал он и, словно заученный урок, перечислил все части, в которых ему пришлось «воевать».
— Это из биографии вашего брата Алексея, а нас интересует, где вы были и что делали в это время? — строго спросил шеф.
Кузинко надолго задумался. Мы терпеливо ждали, когда он наконец заговорит. Тяжело вздохнув и ни на кого не глядя, Кузинко-Кузинков признался, что в морском порту он никогда не работал. Его призвали (а не добровольцем пошел) в армию в 1942 году. Через месяц его воинская часть попала в окружение. Выходили из окружения группами. Вскоре их схватили гитлеровцы. Вот так, мол, оказался на оккупированной врагом территории (на самом деле он на фронте не был, а в услужение к гитлеровцам пошел по собственной воле).
— И что вы делали? — спросил я.
— Жил, как и все, кто временно попал в лапы фашистов, — ответил он.
«Врешь, ты же убивал и вешал советских людей», — чуть не вырвалось у меня.
— Какая у вас была кличка в гестапо? — задал ему вопрос мой шеф.
Кузинко-Кузинков распахнул глаза, будто перед ним выросла кобра. Затем, съежившись, глубоко втянул голову в плечи.
— Уже не помню...
— Ваша кличка — «Матрос», — не выдержал я. — Глупо отпираться. Нам уже все известно. И от расплаты вам не уйти...
Кузинко-Кузинков побледнел. Он глухо сказал:
— Кажется, «Матрос».
Затем Кузинко-Кузинков, глотая окончания слов, долго рассказывал, как однажды он, будучи в облаве, наткнулся на раненого партизана и как его спрятал в заброшенной землянке и ухаживал за ним до его выздоровления. Он помнит его фамилию — Крикун Иван Алексеевич. Одногодок. Из Рязани. Но кто-то узнал об этом, донес на него в гестапо. Его долго там пытали. Но он не выдал партизана. Тогда гестапо перед ним поставило вопрос — либо он уберет семью Гофмана, за что получит свободу, либо его ожидает виселица. У него не было иного выхода. Он так и сказал «не было иного выхода». Дал согласие... Позже, когда брат умер, он присвоил его документы (кое-какие умело подделал) и их использовал.
Забегая вперед, отметим, мы нашли семью бывшего партизана Крикуна. Самого-то уже не было в живых. Умер от фронтовых ран в 1975 году. Его жена, со слов мужа, нам рассказала, как однажды его, раненого, спас бывший полицай Буланов, который его спрятал в землянке и выходил. Буланов был арестован гестапо, его там били и пытали, но он не выдал Крикуна. Потом они с мужем часто встречались. Буланов тоже умер. Вот все, что знала жена Крикуна. Было ясно, что Кузинко-Кузинков присвоил себе чужие заслуги в спасении партизана в надежде облегчить себе положение. А вдруг поверят. Но это станет известно позже, а сейчас вернемся к разговору с Кузинко-Кузинковым.
— В чем заключалась ваша практическая деятельность как агента гестапо? — последовал вопрос.
Кузинко-Кузинков долго молчал. Потом робко, извиняющимся тоном сказал:
— Помогал им... по мелочам... не без этого... вот так... Другого выхода не было.
«Опять врешь, выход был», — хотелось крикнуть ему в лицо.
— Значит, помогали гестапо... по мелочам, — говорит шеф. — Владимир Николаевич, — обращается он ко мне, — прочтите справку по делу, о каких «мелочах» идет речь.
Я взял из папки лист бумаги. Положил его перед собой.
«Крюков Александр Иванович, он же Орликов Иван Александрович, родился в 1915 году, в Калужской области, выше среднего роста, коренастый, волосы светлые, лицо продолговатое, брови густые, нос прямой, глаза серые, губы тонкие, уши большие, оттопыренные, выступает кадык, на левой руке татуировка морского штурвала».
— Владимир Николаевич, прервитесь на минутку, — остановил меня шеф. — Покажите свою руку, — обратился он к Кузинко-Кузинкову.
— Не на левой, а на правой, — спокойно говорит он и засучивает рукав рубашки.
Мы увидели на руке татуировку морского штурвала, а по центру его женскую голову.
— А что вы скажете насчет портретного сходства?
Кузинко-Кузинков опустил голову.
— Продолжайте, Владимир Николаевич.
— «В 1942 году перешел на сторону фашистов, поступил на службу в немецкий контрразведывательный орган ГФП[1]-570 в г. Спас-Деменске Калужской области. Являлся активным агентом гестапо по кличке «Матрос». Был заброшен гестапо в партизанский отряд, который выдал гитлеровцам, отряд был разгромлен. Произведен в офицеры. Принимал активное участие в выявлении, арестах и расстрелах советских граждан на территории Орловской, Брянской и Смоленской областей. Отличался особой жестокостью, за что гитлеровцами был прозван «русским дьяволом». Награжден двумя медалями. Имел сожительницу Ляпунову Ольгу Васильевну, 1920 года рождения, уроженку Орловской области», — закончил я чтение справки. Внимательно посмотрел на Кузинко-Кузинкова. Тот сидел сгорбившись, низко опустив голову. Наступило долгое, томительное
