Титов медленно, будто с трудом проговорил:
— Мы готовили к взрыву городскую гостиницу...
— Гостиницу?! — переспросил следователь, задыхаясь.
Титов кивнул.
— Какую?! Я вас спрашиваю: какую?!
— Ту, в которой живут ваши офицеры, — тихо сообщил партизан.
Шранке крикнул в ужасе:
— А взрывчатку! Взрывчатку успели заложить?!
Партизан рассеянно посмотрел на него, болезненно сморщился, недоуменно спросил:
— Взрывчатку?..
Он почувствовал, что теряет сознание, но надо держаться, надо держаться до последнего, он еще не выполнил своей задачи — он сжал кулаки, плотнее уселся на табурете.
— Так где же находится взрывчатка?
Партизан, не сводя взгляда с немца, тихо сказал:
— Взрывчатка находится в надежном месте, господин майор. Но где? Этого я вам, к сожалению, сказать не могу.
— Почему? — удивился Шранке.
— Да потому, что за взрыв гостиницы отвечал не я. Вы спросите об этом исполнителя второй диверсии.
— А кто же он, этот исполнитель второй диверсии?
Титов опустил глаза, помолчал и будто нехотя ответил:
— Вторым исполнителем является мой напарник. Это — Захар Петрович Буйнов. Я думаю, что он лично все вам и доложит...
— Буйнов? — удивленно спросил следователь.
— Он. Я не могу говорить то, о чем он может сам рассказать. Неудобно как-то. Да я и не знаю точных расчетов...
Гитлеровец иронически хмыкнул.
— Браво! Какая товарищеская верность, черт возьми! Но вы уже сказали самое главное! Довольно, Титов! Где взрывчатка?
Узник устало, но решительно покачал головой.
— Господин майор, видите ли, дело это не мое. Я могу напутать...
Шранке задумался. Конечно, он был доволен, что ему наконец-то удалось сломить русского упрямца, который молчал, стойко перенося пытки. И вот — заговорил! Но что-то скребло, что-то делало его победу зыбкой. Он резко закрыл папку и приказал привести второго диверсанта.
Подследственный тем временем готовился к встрече с напарником.
Отворилась половинка широкой двери, и на пороге кабинета, без всякого сопровождения, остановился Буйнов. Он выглядел совершенно здоровым и хорошо отдохнувшим. Был выбрит. Одет в чистую коричневую фуфайку и ватные брюки. На голове — цигейковая ушанка. Поклонившись следователю, Буйнов доложил:
— Буйнов Захар Петрович явился по вашему приказанию, герр майор!
Немец кивнул и сдержанно улыбнулся. Затем хитро сощурился.
— Так-так... Ну как отдохнули? Как чувствуете себя, господин Буйнов?
— О-о, прекрасно, герр майор! Спасибо за заботу, герр майор. Готов хоть сейчас приступить к выполнению любого вашего задания, герр майор.
Говоря все это, Буйнов не обращал внимания на избитого, грязного и заросшего пленника. Он явно не узнавал своего бывшего напарника.
— Ну что ж. Рад за вас. — Кивнув на Титова, Шранке сказал: — А теперь посмотрите внимательно, кто у нас в гостях?
Буйнов повернулся, пристально посмотрел на человека, сидевшего на табурете. Узнал его, улыбка мгновенно слетела с лица. Он окаменело смотрел на Титова.
— Ну как, узнаете своего партнера?
— Да, герр майор, — еле выдавил из себя Буйнов. — Но он так изменился! Да и потом я думал, что...
Гитлеровец засмеялся, откидываясь назад.
— Ну что вы?! Он еще дышит, как видите, и вполне в здравом уме... А вы не желаете поговорить с ним?
Буйнов кашлянул в кулак. Лицо его стало растерянным. Шагнул поближе к Титову, извиняющимся тоном сказал:
— Здравствуй, Володя! Ты так изменился, что тебя не узнать.
Партизан улыбнулся непослушными губами.
— А-а, Захар Петрович, дорогой! Живой? Хорошо! А я так боялся за тебя... Сколько дней прошло, а о тебе ничего не слышно. Рад видеть тебя живым!
Буйнов снова улыбнулся, но улыбка была у него какая-то натянутая, неестественная.
— Как видишь, Володя... Живу пока, как говорится.
Титов вздохнул.
— Вижу, что живешь, и неплохо, а вот меня искалечили, как бог черепаху! — недобро пошутил партизан.
— Но почему? — спросил Буйнов.
— Как почему? Я же попал к ним в плен.
— Ты прав. Но это не главное: и с врагами можно договориться, если захочешь! А ты, наверное, упорствуешь и не идешь на компромисс, молчишь? И напрасно! Жизнь дороже всего на свете! А ты еще не осознал этого...
Титов готов был кинуться на предателя, но сдержал себя и, как бы слабея духом, прошептал:
— Да нет, Захар Петрович, не особенно я упорствую. Но, понимаешь, не могу же я говорить то, чего не знаю. Или то, что меня лично не касается.
Буйнов пожал плечами.
— Возможно, и так. Но все же...
— Не могу я рассказать и о том, что делали другие товарищи. Разве я не прав?
Буйнов смотрел на Титова внимательно, но, видимо, не понимал, куда он клонит. А Титов повторял, что не может говорить о том, что ему точно неизвестно.
Шранке молча стоял у окна, наблюдал.
— Лишнего, конечно, болтать не следует. Это — верно. Но то, что хорошо знаешь и что может представить интерес для следствия...
Титов перебил напарника.
— Захар Петрович, зачем же я буду говорить о делах других, когда они сами могут об этом рассказать?
Захар Петрович нахмурился:
— Постой, постой-ка, Володя, что-то я понять тебя не могу, о чем ты речь ведешь... Ты растолковал бы мне пояснее, в чем тут дело?
Партизан с досадой махнул рукой.
— Да чего ж тут не понятно? Я говорю о том, что я не могу рассказывать следствию о том, что делали другие. Ясно? Да и зачем мне валить на себя чужой груз?
Буйнов пристально посмотрел на него, спросил:
— Кого ты конкретно имеешь в виду?
Титов опустил голову, молча потер распухшие, покалеченные пальцы. Буйнов ждал.
Партизан вздохнул и наконец пояснил:
— Я имею в виду ту операцию, Захар Петрович, за которую лично отвечал ты. Они требуют о ней детального рассказа. Ясно тебе? А зачем же мне об этом распинаться, когда ты сам жив и здоров?
Буйнов вылупил на него испуганные глаза, облизал вдруг пересохшие губы. Голос его задрожал:
