Хмара показывает Джуре на запасной выход из бункера, противоположный тому, в который увели Почаевца.
— Уведи и смотри в оба!..
Когда Березняка увели, Хмара решительно направился к двери, крикнул в глубину подземного убежища:
— А ну, давайте сюда другого!
Привели Почаевца.
— Ты откуда родом?
— Из Лубен.
— А почему ты Почаевец? Откуда такая фамилия на Полтавщине?
— Мои родные из Тернопольщины. Из местечка Почаев. Когда на Почаев в первую мировую наступали австрийцы, то родных эвакуировали на Полтавщину. Там я и родился.
— Допустим, — согласился Хмара. — Какой же райотдел МГБ послал вас в Карпаты наши бункера искать?
— При чем здесь МГБ? — удивился Почаевец. — Мы геологи и ищем озокерит.
— Геологи, говоришь? А учились где?
— В Москве.
Тогда Хмара достает план, начерченный Березняком, и показывает:
— Тут — Кремль, а тут — Манеж. Сколько километров отсюда до вашего института.
Почаевец, улыбаясь, говорит:
— При чем здесь “километры”? Вот он, наш институт! — И карандаш уткнулся в заштрихованный квадрат.
— С какого года ты в партии?
— С тысяча девятьсот сорок третьего!
— А за что тебя вышвырнули из партии? Исключили — за что?
— Никто меня не исключал! — запальчиво отрезал Почаевец.
— Напарник твой, Березняк, коммунист или комсомолец?
— Это вас не касается. Вы что, судья или прокурор? Кто вам дал право меня допрашивать?
— Гляди, хлопцы, еще огрызается! — сказал Хмара, вновь пристально разглядывая Почаевца. — Ишь, горячий какой!.. Ну ничего, мы смелых любим.
С этими словами Хмара поднялся и подошел к шкафчику. Он распахнул его дверцы, достал оттуда краюху хлеба, пласт ржавого сала, посыпанного солью, сулею самогона, два стакана. Разместив все это на столе, предложил сесть с другой стороны геологу.
— Только, вижу я, вас, таких идейных, большевики что-то слабенько кормят. Все ваши манатки обыскали — куска хлеба нет. А вы, небось, голодны, да и знаю я, что мастак ты по этой части. — Хмара кивнул на сулею. Уверенным хозяйским жестом он налил в оба стакана самогон. Бандиты ревниво следили за его движениями.
— Ну, будьмо! — милостиво пододвигая геологу стакан самогона, говорит Хмара. — Выпьем за то, чтобы дети дома не журились, чтобы дождались они нашего господства на этой земле.
И вдруг Почаевец не выдержал. Его прорвало. Белея, он резко отодвинул стакан.
— На этом столе следы человеческой крови. Я с бандитами водки не пью!
— Ах ты, паскуда! — преобразился Хмара и наотмашь, через стол, изо всей силы ударил Почаевца увесистым кулаком по лицу.
Геолог упал навзничь, зацепив сулею, и она со звоном разлетелась на острых образцах породы.
— В запасной бункер его! — командует Хмара. — Воды не давать! И чтоб с тем не разговаривали, а то головы вам поотрываю…
Глухой ночью зазвенело оконное стекло в маленьком прикарпатском городке Яремче. Маленький, но красивый городок со всех сторон был окружен покрытыми лесом горами. Шумел водопад на быстром Пруте, тревожно перекликались собаки.
Рука стучит в перекрестье оконной рамы. Звенят стекла от этих настойчивых ударов…
У окна девушка с чемоданчиком. Боязливо озирается. Ей холодно и страшно здесь одной, на окраине городка, в такую позднюю пору.
Наконец распахивается окно, и старческий голос спрашивает:
— Шо вам потрибно?
— Скажите, Катерина Боечко здесь живет?
— Ну, я Катерина, а что вам?
— У вас наши ребята комнату для меня сняли. Я Тоня Маштакова. Из Москвы.
— Погодите, сейчас отворю…
…Тоня вошла из темноты на ощупь и остановилась посреди комнаты, наблюдая, как старушка в домотканой рубахе зажигает керосиновую лампу.
— А где же ребята? Юра с Генкой? Обещали встретить, — сказала растерянно Тоня.
— Нет их дома. Как ушли еще в субботу в Карпаты, так и не приходили, — говорит старушка.
— Как — не приходили?! — воскликнула Тоня. — Я же им телеграмму послала…
— Вот она, телеграмм-то ваша. Только не читали они ее.
Уже проснулся городок, но горы еще затянуты дымкой утреннего тумана и шумный водопад под скалами, где закипает вода быстрого Прута, тоже еще покрыт белой пеленой. Аукаются паровозы на станции, где разгружают лес, спущенный по узкоколейке с гор. Под линией железной дороги проходит только что вернувшийся с боевой операции отряд “ястребков”. Одетые разношерстно хлопцы с винтовками и автоматами идут в грязных сапогах, их небритые, но еще очень молодые лица возбуждены, запевала затягивает песню, и весь отряд, ведомый лейтенантом МГБ Паначевным, запевает:
Восемнадцатилетний комсомолец Мыкола Максис сложил эту песню на Волыни, поплатившись за нее головой.
…Максиса бандиты застрелили подле его хаты, а песня, созданная отважным комсомольцем, перевалила Карпаты и слышалась на тихих улочках Яремче.
Задержалась на тротуаре Тоня Маштакова в наброшенном на плечи гуцульском полушубке, который дала ей Катерина Боечко. Печально прислушивается она к песне, рожденной событиями тех тревожных лет, пропустила отряд и пошла дальше, огибая лужи, затянутые корочками тонкого льда. Остановилась у здания с надписью: “Районный отдел Министерства государственной безопасности УССР”. Помедлив, толкнула входную дверь.
…Начальник районного отдела МГБ майор Загоруйко — смуглый, чернявый, чуть горбоносый, с глазами цвета крепкого чая, был удивлен столь ранним визитом. Он посмотрел ее документы, увидел московскую прописку в паспорте, полистал комсомольский билет и проверил уплату членских взносов. Все эти формальности были полезны. Не раз в те трудные послевоенные годы по ложным легендам враги пытались засылать в органы государственной безопасности своих лазутчиков — преимущественно красивых девушек, чтобы узнать, как ведут с националистами борьбу чекисты.
В поведении Антонины Дмитриевны Маштаковой ничего настораживающего не было. И ее московский говорок, и ее искренний рассказ о пропавшем женихе, и ее не вызывающие подозрения документы — все это не внушало опасений.
— Никаких записок они вам не оставили?
