подойти чуть ближе. Довольно! — Роулинг остановился. — Ну? — сказал Мюллер. — Вот сейчас сильнее. Большее давление. Запомни, что ты чувствуешь, стоя тут. Никакого удовольствия, не так ли? На расстоянии десятка метров еще можно выдержать. На расстоянии одного метра это становится невыносимым. Можешь представить, каково держать в объятиях женщину, когда ты выделяешь такое душевное удушье? А на расстоянии десятка метров женщину ласкать трудно. Во всяком случае, я не умею. Давай присядем, Нэд. Здесь нам ничто не грозит. У меня есть индикатор массы на тот случай, если в сектор забредет какая-нибудь скверная тварь, а ловушек здесь нет. Садись.
Он сам уселся на молочно-белую, гладкую мостовую из неизвестного мрамора, которая так мерцала, что весь плац казался шелковым. После секундного размышления Роулинг присел несколькими метрами дальше.
— Нэд, — спросил Мюллер, — тебе сколько лет?
— Двадцать три.
— Женат? Юноша усмехнулся:
— К сожалению, нет.
— Девушка есть?
— Была одна. Контракт свободной связи. Был нами аннулирован, когда я отправился в эту экспедицию.
— Ага. А в вашей экспедиции есть девушки?
— Только женоимитаторы, — ответил Роулинг.
— Немного удовольствия, правда, Нэд?
— Вот именно, немного. Мы могли бы взять с собой несколько женщин… но…
— Что но?
— Чересчур опасно. Лабиринт.
— Скольких смельчаков вы до сих пор потеряли? — спросил Мюллер.
— Пятерых. Хотел бы я познакомиться с теми, кто построил такое. Наверное, пятьсот лет только проектировали, чтобы получилась эта дьявольщина.
Мюллер заметил:
— Дольше. Уж наверняка, это был величайший триумф их расы. Их триумф, их шедевр, их памятник. Как же они должны были гордиться этой душегубкой! Это итог, это квинтэссенция всей их убийственной философии, философии убийства чужаков!
— Ты только предполагаешь, или у тебя есть какие-нибудь находки?
— Единственная находка, которая свидетельствует об их творческих достижениях — это все вокруг нас. Но я знаю эту психологию, Нэд. Знаю об этом больше любого человека, ибо только я сталкивался с неизвестной расой разумных существ. Убивай чужого — вот закон вселенной. А если не убивать, то хотя бы немного придушить.
— Но мы же не такие, — ужаснулся Роулинг. — Мы не проявляем инстинктивной враждебности против…
— Вздор.
— Но…
Мюллер сказал:
— Если бы когда-нибудь на какой-нибудь из наших планет приземлился неизвестный корабль, то мы держали бы его в карантине, а экипаж изолировали бы и допрашивали до смерти. Может быть, мы навязали себе такой милый образ жизни, но это лишь результат нашего вырождения и самоуспокоения. Мы притворяемся, что способны поступить благородно по отношению к неизвестным чужакам, но это милосердие вытекает из нашей слабости. Возьмем, например, гидранов. Некая партия в правительстве считала, что вместо того, чтобы послать парламентера для переговоров, следует рассеять слои туч, которые окутывают их планету, дать им второе солнце…
— Что?!
— Этот проект был отклонен, и был выслан посол, которого гидраны погубили. Меня. — Что-то внезапно пришло Мюллеру на ум: — А вы имели с гидранами дела за эти девять лет? Был какой-нибудь контакт? Война?
— Нет, — ответил Роулинг. — Мы держимся подальше.
— Ты мне правду говоришь, а может, вы этих сукиных сынов выдворили из вселенной? Бог свидетель, что я ничего не имел бы против, а я ведь их не виню, что они так меня обидели. Они просто среагировали по-своему, ксенофобически. Нэд, мы с ними не воюем?
— Нет. Клянусь, что нет.
Мюллер успокоился. Через минуту он сказал:
— Ладно. Я не буду просить, чтобы ты меня подробно проинформировал в других областях. По сути, Земля меня не интересует. Вы еще долго собираетесь пробыть на Лемносе?
— Не знаем? Предполагаем, что несколько недель. Ведь мы еще и не начинали исследовать лабиринт. А какой объем работ вне его… Мы намереваемся сопоставить наши работы с трудами предыдущих археологов и…
— Значит, пробудете здесь еще некоторое время. Твои коллеги тоже собираются дойти до центра лабиринта?
Роулинг облизал губы:
— Меня выслали вперед, чтобы я завязал с тобой контакт. Пока других планов нет. Все зависит от тебя. Мы не хотим навязываться. Если ты не желаешь, чтобы мы здесь работали…
— Не желаю, — резко ответил Мюллер. — И повтори это своим коллегам. Лет через пятьдесят- шестьдесят, когда меня не будет в живых, тогда пусть лезут. Но пока я тут, я не желаю видеть никаких нахалов. Вы можете работать в нескольких внешних секторах. Но если кто-нибудь поставит ногу в секторы А, Б или Ц, то я убью его.
— А я… меня ты примешь?
— Время от времени. Мне трудно предугадать свое настроение. Если захочешь со мной поговорить — приходи. Но если скажу «убирайся к черту», то уйдешь. Ясно?
Роулинг лучезарно улыбнулся.
— Ясно.
Роулинг поднялся с мостовой. Увидев это, Мюллер тоже встал. Роулинг сделал к нему пару шагов.
— Ты куда, Нэд?
— Я предпочитаю нормально говорить на таком расстоянии, а не орать издалека. Можно подойти к тебе немного ближе?
Мюллер спросил подозрительно:
— Ты что, какой-нибудь своеобразный мазохист?
— О, извини, нет.
— А у меня нет никаких склонностей к садизму. Я предпочитаю, чтобы мы не сближались.
— Но это и в самом деле не так уж страшно, Дик.
— Врешь. Ты не выносишь этого излучения так же, как и остальные. Скажем, меня точит проказа. Если у тебя извращение и тяга к прокаженным, то я очень тебе сочувствую, но не подходи близко. Видишь ли, меня мучит вид кого-либо страдающего по моей вине. Роулинг остановился:
— Ну, если ты так считаешь… Послушай, Дик, я не хочу тебя беспокоить. Я только предлагаю сочувствие и помощь. Может, я делаю это так, что тебя нервирует… ну, скажи, и я попробую по-иному. Ведь у меня нет никакой цели, чтобы все усложнять.
— Это звучит невразумительно, парень. Собственно, чего ты от меня хочешь?
— Ничего.
— Тогда зачем морочишь голову?
— Ты же человек и давно находишься здесь в одиночестве. С моей стороны это естественно, что я хочу поддерживать с тобой отношения, хотя бы сейчас. Или это звучит глупо?
Мюллер пожал плечами:
— Из тебя неважный товарищ, — сказал он. — Лучше бы ты со своими благородными порывами шел
