как раз и сыграли главную роль в моем выборе. Кавалер был идеальный, любовь была идеальная и закончился наш роман красиво.
Меня никто не бросил, не предал, не обидел – не оставил шрамов на моем сердце. Напротив, со мной обращались очень нежно, осторожно и бережно. Я безумно благодарна этому человеку за все, что было между нами. И наверное, это и замечательно, что у нас все оборвалось на самой высокой ноте – я уехала в Москву, а он остался в Астрахани, но мы еще не знали, что вместе нам не быть. Он, как многие сильные мужчины, которые все-таки пытаются доминировать над своими женщинами, не хотел, чтобы я была актрисой. Не хотел меня отпускать в эту профессию, не думал, что я рождена для сцены, так сказать, снисходительно относился к моему выбору – словно это была какая-то детская блажь. И я попыталась пойти ему навстречу – поступила сначала на исторический факультет Астраханского университета, но из этой затеи ничего не вышло. Я поняла очень остро тогда – в эту обычную человеческую обывательскую жизнь я только играла, искусно притворяясь (с бо´льшим или меньшим успехом), но это была неправда, так жить я не могла. Мне были нужны театр, сцена… Вот что было для меня истинным, настоящим и гораздо более реальным и осязаемым, нежели обычная повседневность.
В юности я была страшно категоричной и бескомпромиссной девушкой, все решения принимала уверенно и безапелляционно. Даже если потом выяснялось, что я была не права. А что вы хотите от человека, в котором кипит жгучая смесь русской, украинской и казацкой кровей? Скажите спасибо, что шашкой никого не порубала сгоряча. Мама говорила: «Если ты что-то решала для себя, переубеждать тебя было уже бесполезно. Если бы тебе понадобился туннель под Волгой – могла бы прорыть и глазом не моргнуть. И можно было быть уверенным, что ты пророешь его и выйдешь на другую сторону!».
Я не могла больше обманывать себя. И еще я поняла, что единственное, что меня может остановить – осознание собственной профнепригодности. Я тогда почувствовала острую необходимость, чтобы мне кто-то авторитетный сказал: «Ты не можешь стать актрисой». Я должна была точно знать. Сама я до конца этого не понимала. Или не хотела верить.4
Мы с папой отправились в столицу. Без предварительной записи, так сказать. Никаких звонков, никакого блата – родители считали, что в профессии актера блат может только навредить: отучишься, отмучаешься, сыграешь пару ролей, а потом всю жизнь будешь ощущать себя инвалидом, который не дотянул. Так что мы поехали просто «дикарями». Поселились мы на Ордынке, у папиных друзей – я до сих пор не могу называть их просто по имени. Они для меня так и остались тетя Нина и дядя Олег. И я воспринимаю их исключительно как родственников.
И вот с раннего утра и до позднего вечера мы с папой занимались – работали над моими «ролями». Папа говорил:
– Ты все сможешь!
А я была уверенна, что на первом же отборочном туре не смогу ничего изобразить, кроме соляного столпа. И даже его – только если мне очень повезет.
Своим «коньком» я считала отрывок из «Войны и мира», где я в роли Наташи Ростовой танцую «русского» на охоте. «Как в этой графинечке все сохранилось…». Я все придумала: и танец, и все движения, все было выверено согласно оригинальному тексту Льва Николаевича. Это была готовая сценка, и когда на меня снисходило вдохновение, я, читая текст, начинала подбоченившись пританцовывать. Папа смотрел-смотрел на это и, несмотря на то, что это шло в разрез с его убеждениями, решился-таки на приватную консультацию.
Мы приехали в ГИТИС к одной приятельнице моих родителей. Если я не ошибаюсь, она преподавала сценическую речь. Я выступила, она внимательно меня выслушала и сказала (очень дружественно, спокойно, источая пары дружелюбия и непредвзятости):
– Неплохая девочка. Но вы же понимаете, – и знайте: я вам советую исключительно по дружбе, – тут такие способные ребята, такие яркие… Девочка, ну не расстраивайся… (
Я все внимательно выслушала, но сразу для себя решила, что ни в какое Ярославское училище я не поеду. А когда мы приехали домой папа мне очень твердо сказал:
– Ты ничего не слышала! Забудь!
Сейчас, оглядываясь назад на свое прошлое, я просто ужасаюсь жестокости некоторых людей, которые своим «авторитетным» мнением могут вот так вот взять и перечеркнуть жизнь человека, покалечить, навредить – просто так, без особого повода. Тогда мне казались все какими-то полубогами, а сейчас я прекрасно понимаю: одно дело – педагог, который может просто высказать свое мнение, а другое дело – педагог, который может научить. Это совершенно разные люди. Вот, например, Алла Покровская. Она ставит на ноги так, что мало не покажется. На том, чему она тебя научит на двух-трех ролях, которые ты с ней сыграешь, ты можешь всю жизнь потом до старости припеваючи выезжать. Гениальный педагог.
Папа это прекрасно понимал, но мне это все объяснять было просто бесполезно – у меня мир рухнул. И папа просто сказал: забудь.
И я ему поверила. А через два дня, на отборочном туре в ГИТИСе произошла настоящая катастрофа. Я пришла. Утро. Одиннадцать часов. Выходит моя десятка. И вдруг – какая-то серая пустота. Светлое помещение, большие окна, а все вокруг – как в тумане каком-то, словно я во сне – предметы плывут, пол под ногами расходится, словно зыбучие пески. Меня засасывает. Я даже не помню, как я читала – хорошо или плохо, но мне почему-то казалось, что вот сейчас кто-то выйдет и обязательно назовет мою фамилию. И вот выходят. И называют фамилии тех, кто допущен в первый тур. Первая фамилия – не моя. Вторая – тоже не моя. Третья… И так до самого конца. Мою фамилию так и не назвали. И меня окутала страшная, звенящая тишина. Чудовищное ощущение – как будто время останавливается, и все – идти больше некуда. Воздух плотный – вдохнуть и выдохнуть его невозможно.
И все. И я – насмерть. Я сказал отцу, что больше никуда не пойду, и что я приехала в Москву только для того, чтобы услышать это: «А вы, Анастасия Заворотнюк, бездарность! И поезжайте-ка вы в свою Астрахань и живите там обычной жизнью как все нормальные люди». Вот такая я была категоричная. Если бы мне тогда дано было понять, сколько еще таких ситуаций, унижений и лишений ждет меня впереди! Сколько кинопроб, после которых тебе не перезванивают, распределений ролей в театре, когда смотрят сквозь тебя… Да я бы сломя голову полетела на вокзал, купила бы самый дешевый билет на багажную полку в плацкартный вагон и спряталась бы где- нибудь дома на антресолях навсегда.
Папа бился надо мной где-то неделю, не меньше. «Если ты не будешь верить в себя, если ты не будешь гореть… Может быть, ты просто не собралась? И ты не понимаешь – это ведь одно мгновение – профукать свой шанс. Ты просто не сделала акценты. Ну-ка, начни читать!» Отец боролся с моим ощущением собственной никчемности не на жизнь, а на смерть. И хвалил, хвалил, хвалил. А я возражала, спорила, но постепенно начала учиться справляться со своим главным врагом – вот этим жутким страхом.Если лень – это главный двигатель прогресса человечества, то страх – это точно главный тормоз. Так вот, страх преследовал меня по пятам и овладевал мною в самые ответственные моменты. Он мне мешал жить и учиться, а потом – работать. Он был моим главным препятствием к успеху, но тогда я еще не знала, как с ним бороться. Тогда я просто умирала от желания стать настоящей актрисой и опять-же умирала от страха ею не стать. И если бы не мой папа, я бы споткнулась о первое же препятствие, пусть даже самое маленькое. Я просто жаждала, чтобы жизнь дала мне понять, что я не рождена актрисой. А у страха – глаза велики, поэтому любая мелочь вырастала для меня до небесных высот. Так вот, мой папа – единственный человек в этом мире, который всегда хотел для меня того же, чего и я сама, и единственный человек, который верил в меня вопреки всему. И если бы не его вера в меня, если бы не усилия которые он прилагал, если бы не его сила и любовь, не его внимание и вечная готовность подстегнуть меня – даже не знаю, кем бы я сейчас была, даже страшно подумать. И вот что я хочу сказать – многие родители недооценивают своего влияния на детей, своей ответственности за их жизнь. И это влияние не распространяется только на детские годы – это может длиться всю жизнь. Мой успех – это успех в первую очередь моего папы, который вместе со мной шел по этому пути, оказывал мне поддержку и направлял меня, когда я сбивалась. И таких примеров масса. Что сделал отец одной из величайших теннисисток мировой истории спорта Марии Шараповой для того, чтобы его дочь стала той, кем она является сегодня? Он сделал все. И не все, что мог (это отговорка для ленивых и слабых), а именно все. Подчеркнуто «все». Он бросил все, что у него было здесь, и уехал вместе с дочкой в Америку, где его никто не ждал и где он был никому не нужен. И денег у него было с собой – кот наплакал. Он брался за любую работу и только для того, чтобы оплачивать дорогостоящих тренеров и корты. Он посвятил всю свою жизнь карьере дочери, и посмотрите на результат. Кто еще для нее мог столько сделать кроме родного отца? И для меня мой отец тоже стал таким проводником по жизни, потому что мама, как человек, с которым мы остаемся связаннми пуповиной на всю жизнь, жалела меня, и зная что это такое – быть актрисой, зная, какой на самом деле это ад, и какой нелегкий и скользкий путь я выбрала, конечно, меня отговаривала от актерской карьеры. Анастасия Заворотнюк, которую мы с вами знаем сегодня – это тоже в каком-то смысле результат деятельности моего отца. И наверное даже в первую очередь дифирамбы надо петь ему, а потом
