оседлал лучшую пару и провел их в густую тень дома.
Я помог Старому Бену пролезть в окно и, поднимая его в седло, удивился: он был легкий, но в плечах и руках чувствовалась сила.
Я прыгнул в седло, и мы поехали в ночь. Бен поскакал впереди. Он мог ездить верхом, это точно. Бен направил коня на запад к горам, а я ехал сзади и не переставал беспокоиться, что старик может упасть из седла и расшибиться.
В лицо дул прохладный ветер. Над нами нависла непроглядная темнота гор. Мы молча скакали на запад, и я все время, тревожась, посматривал на Старого Бена, но тот уверенно держался в седле — не могу представить, чего ему это стоило.
Мы ехали по темным и молчаливым холмам. Здесь паслись стада и табуны, но теперь животные спали, и мы их не видели. Один раз увидели огни и замедлили шаг, осторожно проехав мимо деревушки неподалеку от ранчо.
Неожиданно мы свернули в горы, поднимаясь по узкой, едва видимой тропе. Протоптанная людьми и скотом, тропа была светлее, чем окружавшая ее земля. Пока мы поднимались, мне показалось, что я чувствую близость моря, и вдруг, выехав на перевал, мы увидели его. Вот он лежал справа от нас — широкий, великий Тихий океан.
Старый Бен остановил коня и посмотрел в ту сторону. Я не видел в темноте его паз, но, наверное, они наполнились тоской и жаждой снова быть там.
Я понимал его, потому что знал это чувство — тоску по диким местам. Я не городской человек, не любитель людных мест. Мне нравится чувствовать ветер на лице, долгие мили видеть, как колышется трава в прериях, как плывут тени облаков по равнине и виднеются голубые сгустки далеких холмов.
В океане под нами залитый лунным светом выпирал темный мыс. Старый Бен махнул рукой в ту сторону.
— «Малибу», — сказал он. — Ранчо «Малибу».
Он взглянул на звезды и двинулся дальше, хотя тропа была плохо видна. Похоже, по ней мало путешествовали. Мы ныряли в низины, петляли по ним, и, по-моему, Старый Бен изо всех сил старался, чтобы я запутался и не запомнил дорогу.
Вдруг Старый Бен резко свернул направо и въехал в узкий проход в горной стене, затем, проехав немного вперед, остановил коня.
— Помоги мне слезть, — сказал он, когда я спешился.
Я приподнял его с седла, и старик слегка обмяк у меня на руках, но тут же напрягся.
— Никаких костылей. Здесь от них пользы не будет. — В его голосе послышалась железная нотка. — Жди тут… мне придется задержаться.
Старый Бен не мог идти — он уполз в черную ночную тень, куда не падал лунный свет. Я закурил сигару, зажав ее в кулаке, чтобы не был виден огонек, и приготовился ждать.
Что за таинственное место? И почему он уполз один?
Я долго ждал, прислушиваясь к ночной тишине, и только раз услышал, как вдали сорвался с кручи камень и через несколько секунд ударился о землю.
Бен Мандрин был не дурак: если он решил что-то предпринять, это было ему крайне нужно. Но старый пират был не тем человеком, которого можно ослушаться, поэтому я сидел там, где он приказал, и слушал ночь… слушал, надеясь уловить либо его приближение, либо звуки надвигающейся беды.
Несколько раз я смотрел на звезды, чтобы проверить время, и они меня не утешили. Возвращение домой для уставшего старика будет долгим, и рассвет может застать нас в пути. Что тогда? Что, если утром его не найдут в постели? Что, если утомительная дорога скажется на сердце и старик умрет у меня на руках? Кто-нибудь мне поверит?
Я беспокойно вышагивал взад-вперед, с нетерпением ожидая его возвращения. А может, он спрятался всего лишь в нескольких ярдах, с интересом наблюдая, как я мечусь туда-сюда? А может, он уполз слишком далеко и теперь лежит где-нибудь раненый? Но я не слышал криков о помощи; хотя ночь была ясной и прохладной, звуки разносились хорошо.
Наконец я сел и закурил новую сигару, прикрывая огонек ладонями. Какие странные штуки иногда проделывает с человеком судьба — надо же было мне очутиться здесь вместе со старым пиратом, о котором я много слыхал в детстве, а знал всего несколько часов.
Звезды постепенно меркли. Я нетерпеливо затоптал окурок и встал.
Лошади с поднятыми головами вслушивались в ночь, повернув их туда, куда уполз Бен Мандрин. Они смотрели вдоль хребта, раздувая ноздри.
Сделав шаг вперед, я тихо спросил:
— Бен?..
Ответа не было.
Было слишком темно, чтобы идти по следам, и, хотя я рискнул выкурить две сигары, искать следы Бена при свете факела было бы слишком опасно. Здесь, в высокогорье, где местность буквально кишела преступниками, мы могли бы разминуться в темноте. Я не имел понятия, как далеко он уполз и не сменил ли направление, чтобы сбить меня с толку.
От всего этого у меня снова разболелась голова. Ничего серьезного: пуля лишь скользнула по голове, содрав кожу и волосы, но оставила шишку величиной с куриное яйцо.
Я еще раз взглянул на звезды. У нас оставалось совсем мало времени. Я встал, прошел несколько шагов и прислушался.
Ни звука. Наверняка с ним что-то случилось. Не в моем характере ждать чего-то, когда старый калека беспомощно лежит в скалах и темноте.
И я направился за ним.
Мы находились высоко на каменистой, поросшей кустарником гряде, где с одной стороны горы круто спускались вниз к океану, а с другой лежала глубоко внизу плодородная долина. Потеряться здесь было невозможно.
Наступил самый темный предрассветный час. Я шел осторожно, стараясь разглядеть, не лежит ли старик без сознания на земле. Раза два я тихо позвал его, но ответа не получил.
Неожиданно я вышел к месту, где тропа, если это можно назвать тропой, раздваивалась: одна вела дальше по гряде, а другая шла по краю уступа еще более высокого хребта и казалась довольно опасной.
Здесь я должен выбрать наверняка, потому что времени в обрез. Хребет закроет свет со сточной стороны низины, ну, а со стороны океана риск был меньше. Поэтому, встав на колени, я чиркнул спичкой, прикрыв ее ладонью, и осмотрел землю.
Вот и след, ясный, как удар топора по бревну: старик прополз здесь и повернул на высокую тропу.
Только это была не тропа, а узкая ниточка скального выступа над отвесным обрывом в несколько сотен футов глубиной. Из-за темноты я не смог разглядеть, как далеко она тянулась, но того, что я увидел, было достаточно. Поэтому я осторожно двинулся вдоль уступа. Через некоторое время тропа расширилась, потом опять сузилась.
Я отошел от лошадей на сотню ярдов, прежде чем снова позвать Бена, и на этот раз уловил впереди слабый шорох. Я не мог сказать, что это было — человек или животное, но тем не менее двинулся дальше, и вот он оказался передо мной, лежавший лицом вниз на редкой скальной траве.
Кожа на ладонях Бена Мандрина была содрана чуть ли не до мяса. Рядом с ним на тропе лежал набитый чем-то большой мешок. Жаль, что уже скрылась луна, но делать нечего — я взял его на руки и нагнулся, чтобы поднять мешок, который оказался ужасно тяжелым. Сам не знаю, как мне удалось дотащить старика до лошадей и посадить в седло. Я весь взмок и тяжело дышал.
Старик пришел в себя, когда я усаживал его на лошадь.
— Сможете ехать сами или лучше вас привязать?
— Вперед, мой мальчик, и мчись как ветер, а я от тебя не отстану.
Бен схватил меня за руку, и, поверьте мне, схватил больно.
— Сынок, — сказал он, — я должен быть в постели, прежде чем на ранчо кто-нибудь поднимется. Ты только довези меня до дома, об остальном я позабочусь сам.
Мне ничего не оставалось, как выполнить его просьбу. Лошади хорошо отдохнули, и мы вихрем
