промежности.
Теперь пару слов о моих волосах. Они, конечно же, отросли с тех пор, как я попал к шайенам, но все равно были много короче тех, что носят индейские мальчишки. Мои к тому же чем-то напоминали колючую проволоку: еще месяц, и я бы выглядел не как белый и не как индеец, не как парень и не как девчонка, а как брюхо козла, которого протащили этим самым брюхом по свежему навозу, причем с сохранением запаха и цвета. Кстати о цвете, чем дольше волосы не моешь, тем темнее они становятся, а жир разных съеденных мною животных придал им еще и легкий зеленоватый оттенок. Это оттого, что я расчесывал их пятерней, отбрасывая назад всякий раз, как они лезли мне в глаза.
Так вот, тот кроу, удивленный, видимо, непривычной для урожденного шайена длиной волос, на секунду замешкался.
Эта пауза в скальпировании отвлекла меня от слепящей боли. Голова гудела так, словно с нее снимали не кожу, а спиливали всю макушку, в ухо натекла горячая кровь… Я не мог скинуть с себя врага, никакого оружия у меня не было… Маленький Медведь, как я успел заметить, валялся бездыханным на песке, остальные шайены сейчас в засаде и помочь не смогут, а если я подниму шум, это насторожит весь вражеский лагерь и приведет лишь к смерти моих друзей. И тут я с потрясающей ясностью, какая бывает разве что перед смертью, осознал, зачем Старая Шкура рассказывал нам, мальчишкам, о том, как Маленький Человек в одиночку воевал со снейками. Он знал, что рано или поздно это пригодится каждому из нас. И теперь я просто не мог позволить какому-то там кроу так обращаться с Человеком!
Я весь напрягся и стиснул зубы.
— Назестаэ! — прошипел я, что означало: «Я — шайен!»
Уверяю вас, это произвело ничуть не меньше впечатления, чем если бы я издал громогласный боевой клич, чего, по приведенным выше соображениям, делать было никак нельзя.
И знаете что случилось? Кроу отдернул нож, сел на корточки и в изумлении прикрыл свой рот ладонью левой руки. Думаете, я его испугал? Ничуть не бывало. Он даже не понял, что я сказал, ведь кроу и шайены говорят на разных наречиях. Все гораздо проще: возясь с моим скальпом, он случайно стер с моего лба черную краску, сделанную из сажи и бизоньего жира, и теперь на нем сияла широкая белая полоса. Справившись с удивлением, кроу обратился ко мне по-английски:
— Маленький белый человек! Кроу — бедный дурак! Ха, ха, ты ловко одурачил кроу! Ты голоден?
Если он чего и испугался, так это того, что мог меня обидеть. Кроу просто боготворят бледнолицых, и он искренне собирался забрать меня в свой лагерь. В том, что случилось, не было его вины, и этот парень навсегда останется на моей совести. Позже я узнал, что той ночью он просто шел куда-то по своим делам и чисто случайно наткнулся на нас с Маленьким Медведем. А дальше он поступил так, как поступил бы на его месте любой другой индеец, повстречавший в темноте двух врагов и не знающий, сколько их еще сидит в окрестных кустах. Но тогда мне не было это известно, но даже если бы и было, что могло это изменить? Времени оставалось в обрез, объяснять ему что-либо вряд ли имело смысл. Я твердо знал, что никуда с ним не пойду и что не могу ему позволить и дальше говорить столь громким голосом.
Я был обязан убить его. Убить этого глупого добродушного парня. Просто взять и застрелить. В спину. Во время драки волчья шкура слетела с меня, я обрел свободу движений и, быстро обшарив землю вокруг себя, нашел свой лук. Кроу в это время преспокойно наматывал себе на руку поводья шести наших лошадей. С-санк, с-санк, с-санк! — просвистели в воздухе три полосатых стрелы и впились в широкую спину индейца, образовав прямую линию, параллельную позвоночнику. Он взмахнул руками и упал лицом вниз.
Так впервые я лишил человека жизни, и, как бы дико это ни звучало для вас, я был счастлив. Я спасал своих друзей и просто обязан был сделать то, что сделал. Кроме того, тот краснокожий почти что скальпировал меня, у меня до сих пор над правым ухом отметина, можете убедиться. Вся правая сторона лица и шеи была залита кровью — моей горячей, живой кровью, — а голова трещала по всем швам, словно собираясь взорваться изнутри… Это последнее, что я запомнил. Дальше — мрак и тишина.
Открыв глаза, я увидел, что лежу в небольшом типи, а вокруг меня прыгает какой-то индеец в головном уборе из верхушки рогатого черепа бизона, распевает что-то заунывное и трясет у меня над лицом бизоньим хвостом. Голова болела страшно. Я чувствовал на ней некое подобие шапки из глины. Я попробовал было пощупать ее, но шаман издал громкое бизонье фырканье и выплюнул мне прямо в лицо жеваные лепестки цветов.
Я провел уже достаточно времени среди шайенов и умел держать себя в руках. Кроме того, боль словно замерла и стала постепенно стихать. Я сел, а Волк-Левша (так звали знахаря) затанцевал вокруг моего ложа, ни на секунду не прекращая свое занудное пение, перемежаемое фырканьем, всхрапами и мычанием. В то же самое время он умудрялся жевать сухие цветы и оплевывать меня ими со всех сторон.
Затем он схватил небольшую палку и легонько ударил ею меня по голове, отчего глиняная шапка распалась на две части и упала на шкуры, устилающие пол палатки. Голове сразу стало холодно, словно скальп на ней и в самом деле отсутствовал, но тут шаман снова плюнул на меня каким-то травяным снадобьем, и все прошло. Исчезла и боль.
Волк замедлил свой танец и снова начал дразнить меня бизоньим хвостом. Я сделал несколько слабых попыток поймать его, но шаман всякий раз ловко отдергивал свою волосатую игрушку. Силы постепенно возвращались ко мне, и, когда ноги немного окрепли, я встал и пошел за ним, все еще стараясь сцапать хвост, которым он по-прежнему тряс передо мной, мыча и качая рогами. Лицо знахаря покрывала черная краска, а глаза и ноздри были обведены красным.
Волк, пятясь, вышел из палатки, я же последовал за ним и, оказавшись снаружи, увидел, что все племя, включая воинов, женщин, детей и собак, выстроилось ровными рядами вдоль берега реки. Все они старались вылечить меня своим присутствием. Шайен никогда не страдает один. Я был тронут до глубины души их участием и, словно обретя в нем новые силы, выпрямил спину и пошел вперед, почти не качаясь.
Когда мы достигли берега, Волк сказал:
— Войди в реку и напрягись изо всех сил.
Я так и сделал. Из раны на голове потекла черная кровь, которую тут же подхватило и унесло быстрое течение Пыльной реки. Затем, когда пошла здоровая, красная кровь, Волк вытолкал меня на берег и остановил ее сушеными цветами.
— Теперь со мной все в порядке, — сказал я, и это было святой правдой. Неприятное приключение закончилось. Чуть позже, взглянув в выменянное когда-то у торговцев зеркальце, я увидел над правым ухом красный воспаленный рубец, но вскоре и он прошел.
Последствия моего вынужденного подвига не замедлили сказаться. Сначала по лагерю прошел «глашатай», рассказавший всем в довольно занудной песенной форме о том, каким героем я оказался, и пригласивший на празднество, устроенное Старой Шкурой в мою честь. В порыве радости вождь раздал большинство своих лошадей беднякам, у которых их вообще не было, а после трапезы сделал подарки всем пришедшим — одеяла, побрякушки и так далее, — так что под конец едва не разорился окончательно. Кроме того, он произнес речь, которую я из скромности опускаю, приведу лишь ее наиболее важные моменты.
После хвалебной оды, звучавшей весьма поэтично на языке шайенов, но кажущейся полной бессмыслицей, если ее перевести на английский, вождь сказал:
— Этот мальчик доказал, что он — Человек. Сегодня в палатках кроу плач. Земля сотрясается под его шагами. Кроу кричат, как женщины, завидев его! Он — Человек! Поступь его подобна поступи великого Маленького Человека, явившегося ему во сне и давшего ему силу убить кроу!
Здесь, конечно, не обошлось без некоторого преувеличения, но, как я уже говорил, мне действительно вспомнился Маленький Человек, и это придало мне уверенности в себе. Благодаря этому и скользнула рука кроу по моему лицу, открыв его глазам, что я белый. Еще до торжества я рассказал обо всем Старой Шкуре, надеясь доставить ему удовольствие, а он не преминул вставить мою исповедь в свою напыщенную речь.
Затем несколько минут он нес просто полную чушь, которая, впрочем, мне была почему-то приятна, а воины, сидевшие кружком вокруг огня, важно кивали при каждом слове, женщины же и девочки (те немногие, кому удалось пробраться в переполненный мужчинами типи) слушали открыв рот. В том возрасте я уже начал проявлять к девочкам некоторый интерес.
— И вот это видение Маленького Человека придало невиданную силу его заклинанию, — продолжал
