Древнему озеру
Змея длиной… в семь миль;
Езжай змеёю шоссе.
Змея стара, её кожа холодна.
Запад лучше всего.
Запад лу-у-учше всего-о-о-о-о.
Доедем туда и сделаем всё остальное.
Голубой авто-о-о-бус ждёт нас
Голубо -о-ой авто-о-обус ждёт нас
Водитель, куда ты повезёшь нас?
Джим скосил глаза, разглядывая аудиторию, потом снова опустил веки, будто преследуемый звуками, исходящими от троих других “Doors”, создающих таинственный музыкальный фон.
Глаза Джима открыты. Он вытащил микрофон из стойки и резко взглянул на публику, ноги сжаты. Теперь он читает двенадцать строк, которые вошли в песню в её последней версии, и которые гораздо быстрее сделали Джима современной поп -легендой.
Убийца проснулся до рассвета,
Он надел свои ботинки,
Он принял маску из древней галереи,
И пошёл по коридо-о-ору.
Он зашёл в комнату, где жила его сестра, и-и-и…
Затем он нанёс визит своему брату,
И затем он… пошёл дальше по коридо -о-о-ору.
И он подошёл к двери,
И он заглянул внутрь,
“Отец?”
“Да, сын?”
“ Я хочу убить тебя. Мать… Я хочу
ТРАХНУТЬ ТЕБЯ!”
Голос Джима перешёл в первобытный вопль, похожий на рвущийся сломанными ногтями шёлк. Вслед за ним взревели и завизжали инструменты. Ни Джон, ни Робби, ни Рэй не слышали раньше этих слов, но они не слишком испугались и продолжили творить импровизированное инструментальное полотно.
Когда Фил Танзини услышал, как Джим говорит что-то насчёт “трахнуть свою мать”, кровь хлынула от его лица к сердцу, которое сразу же быстро забилось. “Это, – рычал он, – в последний раз. Никогда, никогда больше “Doors” не войдут в “Whiskey”. Никогда, даже если они заплатят за вход ”.
Джим тем временем всё ещё поёт; глаза его закрыты.
Давай, baby, рискни с нами,
Давай, baby, рискни с нами
И встречай нас в дальнем конце голубого автобуса
Давай, й-й-е-е-е-е…
Последовал быстрый, какой-то пыхтящий натиск, подводящий к дрожащему первородному финалу, с чувственным почти мычанием Джима. Здесь, возвращаясь к столь же таинственному началу, Джим запел то, что в оригинале было только второй строфой песни.
Это конец, дорогой друг,
Это конец, мой единственный друг,
Это причиняет боль,
Чтобы сделать тебя свободным,
Но ты никогда не последуешь за мной.
Конец смеха и лёгких розыгрышей,
Конец ночи, когда мы пытались умереть.
Это ко -о-о-оне-е-е-ец.
Все, кто был на танцплощадке, медленно вернулись за свои столики или в бар, официантки вновь стали принимать заказы, возобновились разговоры.
Фил Танзини ждал появления “Doors” наверху, в артистической.
Ты, – закричал он на Джима, когда тот ввалился в комнату, – ты сквернословящий сукин сын, ты уволен! Все вы! Вон! И не пытайтесь вернуться.
“Doors” знали, что он имел в виду на сей раз.
Трахни мать, убей отца, трахни мать, убей отца, трахни мать, убей отца…
Подобно мантре, эти слова наполняли тускло освещенную студию звукозаписи. Были здесь и другие звуки – звуки настройки инструментов, скрип и треск устанавливаемых микрофонов, дающий указания голос из контрольной комнаты, аппаратной – но все уши слышали только этот мягкий, повторяющийся, раздражающий напев Джима Моррисона, который лежал на спине у барабанной установки.
Трахни мать, убей отца, трахни мать…
Вдохновение пришло из ницшевского “Рождения трагедии”: “Эдип, убийца своего отца, муж своей матери, разрешивший загадку Сфинкса!” Джим говорил: “Вы на самом деле можете проникнуть в собственный мозг постоянным точным повторением заклинания ”.
Трахни мать, убей отца, трахни мать…
У Софокла встречается романтическое замечание об Эдипе, на ту же тему, что и у Ницше. Он называл Эдипа “самой печальной фигурой на греческой сцене… типом благородного человека, который, несмотря на свою мудрость, фатально обречён ошибаться и страдать, но который, тем не менее, благодаря своим необычным страданиям, непременно оказывает чудесный лечебный эффект на всё окружающее, эффект, продолжающийся даже после его смерти”.
Джиму это нравилось.
Трахни мать, убей отца, трахни мать…
Ну, я думаю, мы готовы, – донёсся из контрольной комнаты голос Пола Ротшильда. Джим, однако не перестал, и Пол позвал его снова: – Джим, я думаю, мы уже готовы.
Пол был продюсером “Elektra”. Это был невысокий коренастый человек, сантиметров на 7-8 ниже Джима, с курчавыми светлыми волосами – короткими после только что проведённых в тюрьме восьми месяцев за контрабанду марихуаны. Пол был тридцатилетним сыном оперной певицы и британского бизнесмена от литературы и вырос в свободной, довольно необычной атмосфере Гринвич-Виллиджа. Джек Холзман отправил его в Лос-Анджелес, в “Whiskey” послушать “Doors” в июле; после Дня Труда началась запись.
Ротшильд и “Doors” отобрали песни, которые лучше всего звучали со сцены, чтобы сделать то, что Пол называл “слуховым документальным фильмом”. В записи двух песен принял участие студийный басгитарист, а при работе над ещё одной “Doors” настояли на ритм-треке, но фактически всё остальное было сделано будто не в скромной Сансетской студии звукозаписи, а в ночном клубе. Несмотря на отсутствие опыта работы со студийной и записывающей техникой, “Doors” чувствовали себя вполне комфортно, и первые песни были записаны всего за два-три дубля каждая. Затем настал черёд песни, которая займёт более половины стороны альбома, Эдиповой эпической драмы “Конец”.
Трахни мать, убей отца, трахни мать…
Голос Пола стал нетерпеливым.
Джим…
Джим застыл, но как только он встал на ноги – Эдипов напев наконец прекратился – его взгляд упал на маленький телевизор. Он увидел Джонни Кэрсона, губы которого молча двигались, затем схватил телевизор и швырнул его в сторону контрольной комнаты, заставив Пола и звукорежиссёра инстинктивно пригнуться. Телевизор отскочил от толстого звуконепроницаемого стекла, отделявшего аппаратную, и приземлился на полу. Джим, казалось, был в недоумении.
Пол прервал работу и предложил бывшей с Джимом девушке отвезти его домой.
