– Джим! – сказала Сью Хелмз. – Это некрасиво. Что подумают твои родители?
Но Джим настаивал. Если кто-то спрашивал – его родители умерли. И так же было написано в “биографии”.
На первой неделе января были выпущены и альбом под названием “Двери”, и сингл “Прорвись насквозь”. Рекламный щит, изображающий их портреты и надпись: ““DOORS”: прорвись насквозь с электрическим альбомом”, стал первой рок-вывеской на Сансет Стрип, а группа тем временем отправилась в Сан -Франциско, в “Fillmore Auditorium” Билла Грэхэма, третьим номером после “Young Rascals” и “Sopwith Camel”. Гонорар был минимальным – 350 долларов, но место – лучшим в Америке.
Они приехали в Сан-Франциско рано, во время Human Be-In on Wednesday, катализирующего и духовно кульминационного события, которое вошло в поп-мифологию даже ещё до своего окончания. Все “Doors” были чрезвычайно потрясены этим праздником в Парке Золотых Ворот. Эра “Haight Ashbury” началась на той неделе в Сан-Франциско, и “Doors”, все как один, чувствовали себя её частью.
Они начали выступление в “Fillmore” с сингла “Прорвись насквозь”, а потом сыграли песню, которую Джим посвятил Махариши – “Принимай всё, как есть”, обе эти песни были написаны в одно время. Обычно группа, которая значится внизу афиши, заслуживает мало внимания на подобных концертах, но к третьей песне фаны “Young Rascals” и “Sopwith Camel” в “Fillmore” стали толпиться у сцены, чтобы смотреть и слушать более внимательно. Группа играла “Зажги мой огонь”.
Ты знаешь, что это будет неправдой,
Ты знаешь, что я солгу тебе,
Если мне придётся сказать тебе:
“ Девочка, нам не достичь ещё большего кайфа ”.
Эта была, по существу, песня Робби. Он написал мелодию и почти все слова, с небольшой помощью Джима. Но Рэй придумал карнавальное вступительное соло на органе, которое вскоре будут считать отличительным знаком саунда “Doors”. Более важно было то, что песня длилась семь или восемь минут, и была в основном инструментальной, что заставляло вспомнить: “Doors” – это не только Джим Моррисон. Группа заявляла, что они никогда не играли эту песню одинаково, но использовали её как звуковые очертания, чтобы на их фоне плести замысловатую джазовую импровизацию, достигая головокружительной кульминации.
Время сомнений прошло,
Нет времени толочь воду в ступе.
Попробуем сейчас, иначе мы многое потеряем
И наша любовь станет погребальным костром.
Давай, baby, зажги мой огонь,
Давай, baby, зажги мой огонь,
Попробуем провести ночь в огне,
Попробуем провести ночь в огне-е-е!
Аудитория “Fillmore” застыла, будто под гипнозом.
Во втором отделении “Doors” показали “Конец”, и Джим, пытаясь схватить микрофон, упал на барабаны, поранив спину. После этого падения и вопля “Мать… Я хочу трах-х-х-хнуть тебя -я-а-а!” аудитория приняла это падение за элемент странной хореографии. К следующему вечеру слово стало известно в городе: “Идите в “Fillmore” посмотреть новое действо”.
Через три недели “Doors” вернулись в Сан-Франциско на ещё одну серию выступлений в “Fillmore”, на сей раз третьими после “Grateful Dead” и “Junior Wells Chicago Blues Band”.
Глава 5
Чтобы отметить это событие, Джим потратился и купил костюм – сшитое на заказ одеяние из чёрной кожи, столь облегающее, что когда он надевал его и подходил к зеркалу, то отражение было похоже на обнажённое тело, погружённое в чернила.
Он долго стоял перед зеркалом, меняя позы, снимая и вновь натягивая свой кожаный прикид. Наконец, он отбросил верхнюю часть, согнул гибкие, но мускулистые руки, выпятил грудь, живот – под “мрамор”, собрал в пучок мышцы на шее. С тёмными волнистыми волосами и впалыми щеками, он был похож на Дэйвида, явившегося в Голливуд – будто кулак в чёрной лайковой перчатке.
В тот июнь, – говорил позже Дэнни Филдз, – когда я увидел Джима, окружённого закулисными группиз в “Fillmore”, я решил, что если я намерен отдать себя под власть этого образа, образа этой личности, и даже если я ничего больше не сделаю, то я должен по крайней мере улучшить его вкус в выборе женщин.
В июле Дэнни по телефону представил Джима Глории Стэйверс, редактору журнала “16”. Затем, узнав, что кто-то из “свиты” Энди Уорхола остановился в “Castle” – часто пустующем доме актёра Филиппа Ло, он обнаружил, что Джим познакомился с одной из девушек Уорхола.
Нико была нестареющей, непредсказуемой, обаятельной. В своей родной Германии она была “девушкой с обложки”, в 1958-м году она появилась в “Сладкой жизни” Феллини; когда-то она была любовницей французского актёра Алена Делона, была близкой подругой Боба Дилана и Брайана Джонса, была одной из звёзд в “Chelsea Girls” Уорхола. Сейчас она стала вокалисткой в эксцентричной, близкой к року группе Уорхола “Exploding Plastic Inevitable”* [*'Взрывающееся Пластическое Неизбежное']. Ростом она была где-то вровень с Джимом; и вне зависимости от того, насколько он был уже известен, она взяла над ним верх. Она тоже любила выпить. Для Джима она была неотразима.
Это было похоже на фильм Ингмара Бергмана по сценарию Бертольда Брехта в постановке Ионеско. Джим пил вино; вдруг он узнал, что у Дэнни есть 7 граммов хэша и выкурил их. Потом он вспомнил, что у него есть немного кислоты, и проглотил её с водкой.
Дэнни говорил о делах:
Ты должен понять, как важен журнал “16”. Это тот самый ключ к подросткам.
Джим рассеянно посмотрел на Дэнни.
У тебя есть Tuinal? – спросил он.
Это важно для создания общественного имиджа, Джим.
Ты уверен, что хэш мы уже закончили?
Джим и Нико устроились в арке дверного проёма, уставившись в пол между собой.
Поздно ночью с заднего дворика в “Castle” раздавались вопли – это Джим держал Нико за волосы. В конце концов она вырвалась, а через несколько минут Джим, совершенно голый, гулял по парапетам “Castle” в белом блеске полной луны.
На следующий день Джим рассекал воды пруда в “Castle”. Метр за метром он плыл агрессивный, одинокий “ягнёнок”.
Джим ненормальный, – говорила Нико своим глубоким вагнерианским голосом. – Он совершенно ненормальный.
Было очевидно, что она обожала Джима.
На следующий день Джим вернулся к Памеле. Нико, как и некоторые другие, ещё будет появляться в его жизни, но именно Памела, как он считал, была его “космической супругой”, это выражение он применял только к ней одной. В жизни Джима дюжины женщин, подобных Нико, приходивших из голливудской ночи, были закуской, десертом, аперитивом; Памела была его пищей.
Во многих отношениях Памела была похожа на Джима. Она была яркая, привлекательная внешне, и домашняя, не склонная к атлетизму, избегавшая солнечного света, предпочитавшая анонимность сумерек. Она была не прочь экспериментировать с наркотиками – хотя, в отличие от Джима – предпочитала психоделикам транквилизаторы, а иногда и чуть-чуть героина, – и она не противилась случайным гостям или ночёвкам в незнакомом месте. Она не признавала традиционную мораль – жизнь в шестидесятые была более экзистенциальной, более гедонистической, менее регламентированной.
В некоторых отношениях Памела была также похожа и на мать Джима. Джим говорил друзьям, что
