даст – неизвестно. Неопределенность полная...
5
Давно уже окончилась война‚ и живые вернулись к живым‚ и утешились‚ как смогли‚ и наверстали упущенное‚ как сумели‚ а мертвые так и остались лежать на необозримых погостах мира‚ и среди них – брат Лёка‚ убитый напоследок‚ в самом конце войны‚ словно где-то не сходился баланс и кому-то еще недоставало жертв для круглого счета. Лежит Лёка в братской могиле посреди проклятой Германии‚ упокоился навечно‚ а Вера Гавриловна места себе не находит. Мучает ее навязчивая мысль‚ что небрежно уложили сына равнодушные люди‚ тесно ему там и неудобно‚ занемели руки-ноги‚ мурашки бегают по скрюченному телу. Умом всё понимает Вера Гавриловна‚ гонит от себя бредовые мысли‚ а проснется ночью: давят в бока диванные пружины‚ подушка под ухом – холодным камнем‚ одеяло навалилось на грудь земляной глыбой. В беспокойстве вертится до утра‚ ищет удобное положение для измученного тела‚ а найти не может. Нет для нее на белом свете удобного положения. Случилась этим летом оказия‚ могла съездить с начальником в командировку в Германию‚ к Лёке на могилу‚ да не хватило духу. Тихая‚ нежная‚ деликатная – побоялась: увидит первого немца – своими руками удушит. Он‚ может‚ и не виноват‚ первый-то немец‚ а она виновата? В муках рожала двух сыновей‚ чтобы было им на кого опереться в будущем – другу на друга‚ брату на брата. Остался теперь один ребенок‚ и не родишь уже второго: были годы‚ да все вышли.
Нервная Вера Гавриловна‚ беспокойная до мнительности: боится выпустить из дома мужа‚ боится выпустить сына. Утихает только к ночи‚ когда все спать лягут‚ и она комнату запрет‚ отгородится дверью от прочего мира. А за дверью – холодная война‚ обострение международной напряженности‚ горы новейшего оружия‚ заготовленного впрок на последнего ее ребенка. Купили Хоботковы приемник 'Рекорд'‚ а по нему только и передают‚ что враги чего-то там замышляют‚ всевозможные идеологические диверсии‚ растленное влияние капиталистического окружения‚ а что сами враги на этот счет говорят – неизвестно: наши заглушки стоят намертво‚ в приемнике вой на всех диапазонах. Волнуется Вера Гавриловна‚ как бы опять заваруха не началась‚ – слишком уж многое начиналось в их поколении‚ с избытком хватило бы на пару веков‚ – волнуется за мужа‚ волнуется за сына. Когда Сергей Сергеевич прорывается через заглушки‚ пальцы ломает в отчаянии. Соседи у них‚ конечно‚ хорошие: золото положи – не возьмут‚ но лучше не слушать того‚ что слушать не полагается. Береженого и Бог бережет – старая‚ веками испытанная пословица. Но почему-то не каждого береженого в это время берег Бог: может‚ потому‚ что слишком многих Ему надо было беречь‚ а может‚ потому‚ что Его‚ Бога‚ предусмотрительно заранее отменили.
А тут еще арестовали сослуживца Сергея Сергеевича‚ почти приятеля. В пьяном виде‚ на спор‚ подошел сослуживец к иностранному посольству‚ позвонил в звоночек у входной двери. Его тут же забрали‚ – не успели посольские двери открыть‚ – таскали на допросы друзей‚ таскали сослуживцев: опять Вере Гавриловне беспокойство. Так издергалась‚ так изнервничалась: одно спасение – глушить себя непосильной работой. Она и глушит. Паркет блестит от суконки‚ зеркало в шкафу без единого пятнышка‚ тюль на окнах чистый‚ штопаный‚ колом от крахмала. Где она силы берет – трудно сказать. Маленькая‚ худенькая‚ не ходит – бегает. Никаких жалоб‚ никогда ничего не болит‚ а если заболит – всё равно не скажет. И на работе по-старому. 'Надо сделать!' – 'Сделаю'. – 'Надо напечатать!' – 'Напечатаю'. – 'Надо сходить!' – 'Схожу'. Быстро‚ четко‚ безотказно. А опоздаешь утром – начальник сидит на твоем месте‚ ждет. Как прогонишь? Надо просить: 'Разрешите‚ я сяду'. – 'Ах‚ – говорит‚ – простите! Ах‚ извините! Рассеянность моя проклятая...'
Вера Гавриловна не опаздывает. Она по утрам всё бросает и на службу бежит. Дома без нее няня хозяйничает. Обед готовит‚ комнату прибирает‚ носки вяжет‚ ломаным мизинцем слезу утирает. Щеки опали‚ голубые глаза потускнели‚ круглое лицо морщинами пошло‚ темное лицо‚ как земля. Пропал у няни сын Николка‚ пропал без вести на Смоленском направлении. Ни живой‚ ни убитый. Ни порадуешься‚ ни поплачешь. По праздникам‚ когда идет няня в церковь‚ записывает Костя на бумаге в линеечку два листка имен: один во здравие‚ другой за упокой. Долго думает няня‚ долго вспоминает всякий раз‚ чтобы не позабыть кого‚ чтобы помянули в церкви ближних и дальних родственников. Кто живой – во здравие‚ кто помер – за упокой. Сына Николку в оба списка пишет. Хоть и не полагается это по церковным порядкам‚ да у матери свои правила. Может‚ в плену‚ может‚ еще объявится. Зато дочку Лену пишет во здравие: Елену‚ Владимира‚ отрока Алексея‚ отроковицу Анну. Вышла замуж дочка Лена‚ уехала с мужем в город Челябинск. Хорошо живут‚ богато‚ с двумя детьми третьего ждут‚ зовут – не дозовутся родную бабушку‚ чтобы своих‚ не чужих‚ нянчила‚ да она не едет.
Прикипела няня к Москве‚ к бульвару‚ к коммунальной квартире; выходит няня на бульвар‚ беседует с довоенными подружками: мало осталось подружек‚ повымирали чуть ли не все. По праздникам ездит в гости к племяннице‚ которую сватала когда-то за полотера‚ сватала‚ да так и не просватала. Колебалась племянница до самой войны‚ всё не могла решиться‚ а потом взяли полотера в армию‚ в сорок первом попал он в окружение‚ в сорок пятом воротился из плена‚ разочек всего натер у них коридор и сел в тюрьму. Оказался этот полотер‚ тихий человек‚ английским шпионом. Не зря‚ видать‚ ходил по квартирам‚ не зря высматривал‚ вынюхивал‚ выглядывал‚ собирал секретные сведения при натирке полов. Вот когда обрадовалась няня‚ что пронесло беду мимо племянницы‚ а та‚ дуреха длинная‚ как узнала про арест‚ так в голос заревела. Имела она‚ видать‚ свою думу на этот счет. Так всегда и бывает: одного арестуют – двое плачут. Живет племянница всё там же‚ вместе с хозяйкой‚ двумя зарплатами мальчика на ноги поднимают‚ а мальчик уже бреется по два раза на день‚ учится мальчик в институте‚ зовет обеих мамой‚ а отец‚ как бросил‚ ни разу не появлялся‚ и жив он или умер – неизвестно. Приносит няня с собой ветхий листочек – последнее письмо от любимчика Лёки‚ читают ей‚ неграмотной‚ вслух‚ по многу раз: 'Жив‚ здоров‚ избушка за мной'. Исходит няня тихим плачем‚ ломаным мизинцем слезу утирает: некому ей теперь купить обещанную избушку. Совсем некому.
Сергей Сергеевич Хоботков‚ отец Кости‚ работает в проектном бюро‚ ходит на службу в бывшую церковь. Говорят‚ что знаменита эта церковь‚ – то ли Пушкина венчали‚ то ли Гоголя отпевали‚ – но точно сотрудники не знают. Можно‚ конечно‚ проверить по книгам. В книгах всё есть‚ только найти трудно‚ и потому никто не ищет. Надобности нет. Давно уж всё перестроили в церкви‚ приспособили под свои земные нужды. Кабинет начальника в алтаре‚ перед алтарем секретарша с машинкой‚ в большом зале между колоннами проектировщики‚ в приделе – копировщицы‚ стены отштукатурены‚ следов церковных не видно‚ и только наверху‚ под куполом‚ где архив‚ из–под набитых кронштейнов выглядывают скорбные лики‚ за пухлые папки с технической документацией уходят наивные апостолы‚ и чье-то сияние упирается в дощатый потолок. Сергей Сергеевич сидит в общем зале‚ командует группой инженеров, за день успевает больше других‚ и портрет его висит на доске почета‚ у входа в алтарь. 'Передовик ваш папа. Передовик на старости лет'. Человек делает дело. Человек доволен. 'Мне двадцать шесть лет‚ – говорит. – Мне всё еще двадцать шесть'. С работы придет‚ поест – и на бульвар. Лёка погиб‚ Костя вырос – кувыркаться не с кем. Ходит по бульвару быстро‚ стремительно‚ маятником мотается взад-вперед‚ до усталого отупения‚ чтобы под одеяло нырнуть‚ как в прорубь. А голова у Сергея Сергеевича – белая‚ а спина – сутулая‚ а раны – ноют без передышки. Вспомнит про Лёку – они и заноют.
Семен Михайлович Экштат тоже по бульвару гуляет. От памятника Тимирязеву до памятника Пушкину. Руки за спину‚ голова набок‚ седая шевелюра дыбом. Всегда молча‚ всегда один: ни к кому не подходит‚ ни с кем не заговаривает‚ только глаза прикрывает в знак приветствия. Замкнулся Семен Михайлович‚ голос не подает. Софья Ароновна и раньше за двоих говорила – слова не вставишь‚ а теперь если и спросит о чем‚ он не отвечает. Придет вечером с работы‚ сядет у окна и коллекцию на подоконнике перебирает‚ мурлычет под нос: 'Мы догнали наши годы на широком мосте‚ на широком мосте. Юны годы‚ возвратитесь к нам обратно в гости. Юны годы‚ возвратитесь к нам обратно в гости…' Собирает Семен Михайлович экспонаты‚ характеризующие его‚ Семена Михайловича‚ прожитую жизнь. Две военные медали. Осколок бомбы‚ разорвавшейся рядом. Фото с госпитальными врачами. Фото с выздоравливающими. Белый порошок в пузыречке: последнее лекарство‚ приготовленное перед возвращением в мирную жизнь. Мало у него экспонатов‚ трудно их добывать‚ и надо еще определить‚ достоин ли очередной экспонат отражать отрезок жизни Экштата Семена Михайловича. А когда пополняется коллекция‚ очень он радуется‚ потирает от удовольствия руки: 'Пурим бывает не каждый день!' Пурим – это праздник‚ а в иудейской религии праздники бывают редко‚ и чаще всего не по поводу радости‚ а по причине избавления от очередной беды.
