А Степа туманно:
– Не то доложу...
И поволок чего-то в темноте, цепляя за кусты.
Тут потемнело.
Затучилось над головой.
Загудело, зарычало, зафыркало не на большой высоте, как подбиралось по нашу душу.
– Опять! – завопил мой надоедливый друг. – Хватит уже! Враг, шут, летун, нечистый с неладным, – сколько терпеть можно?..
Размахнулся – палицу запустил в небо. Тульскую. Двустволочку. Шестнадцатого калибра.
Треснуло что-то на высоте, фыркнуло, огнем брызнуло.
Валится на поляну вертолет – дыра в боку, пыль поднял до небес.
Вылез наружу мужичок в шлеме, силач-крепыш, пошел к нам, готовя кулаки.
– Да я материально ответственный, – говорил с обидой. – У меня из зарплаты вычтут. Дать тебе лупака?
– Ну, дай, – сказал мой друг.
Он и дал.
Мы ехали назад.
Чурбачки вертухались под задом.
Нос расплывался сизой картошкой.
Сопели дружно мужички из поленницы.
Ноги Косого Гам-Гама подпрыгивали на ухабах, пятками проминали капот, заодно ограничивали обзор.
Ни шло, ни ехало. Ни с горы, ни на гору. Ни с поля, ни в поле. Ни землею, ни межою, ни колодою. Ни в зеленые луга, ни в раздольные леса, ни в далекие края. Одолеть бы мне горы высокие, долы низкие, леса темные, пни и колоды: Господи, научи! Сумеречными далями, утренними зорями, полуденными зноями: Господи, помоги!
– Хочешь? – спросил мой друг и развязал рюкзак. – Снять лесное напряжение.
– Наливай, – хором сказали из поленницы.
– Аааа!.. – закричал мой друг рваным и тонким голосом. – Да за что же это?!
Вышел на ходу из машины.
Я, конечно, за ним.
Как друга бросить?
И машина укатила в темноту.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В КАЖДОЙ ИЗБУШКЕ СВОИ ИГРУШКИ
В чистом поле четыре воли.
Кому на донышке, а кому с переливом.
Кому спозаранку, а кому на поминках.
Кому – горя, а кому – радости.
Кому – силы, а кому – слабости.
Кому – всё, а от кого – всем.
Счастливый к обеду, роковой под обух.
Я лежал на животе на перекрестке дорог, как распластанный указатель направлений, и оставалось только гадать, как же это меня не раздавил ночью бесшабашный проезжий люд.
Рань ранняя.
Колыхание легкое.
Свиристение робкое.
Дымка понизу и просвет в облаках.
Тут я проснулся. А может, очнулся. Так сразу не разобрать.
Ноги не поднять. Рукой не шелохнуть. Мыслью не воспарить.
Тяжесть непомерная по телу, как навалился навал.
А мой нетерпеливый друг уже шустро уходил вперед, без оглядки по проселку, рюкзак за спиной.
– Эй, – позвал я. – Прямо ехать – убиту быть.
Встал. Подумал. Спросил осторожно:
– Ты почем знаешь?
– Знаю, – сказал я. – Читаем кой-когда. Интересуемся.
Еще подумал:
– А вправо ехать?
– Богату быть.
– А влево ехать?
– Женату быть.
– Врешь ты всё, – сказал он решительно.
И пошел назад.
Рухнул возле меня, скрючился в три погибели, лицо в морщины согнал: колыхание чувств, бултыхание мыслей.
– Господи! – забубнил. – Для чего Ты напридумывал развилки, Господи? Перекрестки. Перепутья с раздорожьями. Мало нам забот и без этого, Господи? Мозги сохнут. Душа спекается. Рельсов желаю, рельсов!
Стояла каменная будка на обочине, кладки ненашенской. С округлой крышей, с проломом в боку, с обглоданными углами, с покореженной скамейкой, с указателем автобуса снаружи и с похабщиной внутри.
– Вот, – говорю, – твои рельсы. Катись по маршруту. Первая остановка – часовня, далее везде.
Помолчал, как отдышался, сказал, как не слышал:
– На перекрестке, – сказал, – черти яйца катают. И ведуны с колдунами. Чаровники с шептунами. Знахари с ворожеями. Потому и часовни ставят. Кресты для защиты. Путнику на спасение.
– Ты-то откуда знаешь?
– Знаю, – сказал мстительно. – Тоже интересуемся.
Посвистел нахально.
Тогда и я посвистел. Нахальнее его.
Потом посвистели оба: каждый на свой лад.
Не поделили чего?..
Шел прямо на нас мужчина обыкновенный.
Оттуда шел, где убиту быть.
На лицо испитой, на тело тощий, на вид малохольный, на одежды бедный, на годы неизвестно какой. Ноги волочил без удовольствия. Руки висели без пользы. Голова качалась на стебельке.
– Ты кто есть? – спросил на подходе мой нетерпеливый друг.
Сел в будке, спину потянул со вздохом.
– Таю, – сказал в ответ. – Чахну и хирею. С тела спадаю. В нитку тянусь. Порвусь скоро на тонком месте.
– Видишь? – показал я. – Это и значит – убиту быть. Какой с него спрос?
Но мой друг так сразу не отстал.
– Та сторона – убиту быть. А наша сторона чего? Живу быть? Пьяну быть? Ты куда шел, человек-два
