Стоит голова на постаменте. Рядом такая же голова‚ но на малом тельце. Или – как говорил покойный старик Какес – к чему голова‚ когда тела нет?
Тут кто-то выражается с обидой:
– Учили нас: гигант‚ гигант! А он так себе‚ карлик на палочке.
Другой выражается:
– Мало нам одного. Еще борода на нашу голову.
А третий молчит‚ пыхтит старательно‚ сувениры из карманов отбирает.
– Что вы делаете? – пихается Фишкин. – Я закричу‚ я...
А он на ухо:
– Молчи‚ Карла. Я пролетарий. Мне терять нечего. Сам‚ небось‚ учил.
Вот и милиция сквозь толпу лезет: ногой махнет – улица‚ рукой – переулочек.
А они стеной:
– Ты нам Карлу не трожь. Не трожь! Всё себе забирают‚ ниче народу.
– Да на хрена он вам сдался‚ народ?
– А потрепаться! А скинуться! А сгодится при случае. Одна Карла вам‚ другая нам. Карла‚ держись! Не поддавайся‚ Карла!
– Граждане население‚ – кричит милиция. – Мы его в музей берем! Под колпак! Приходите туда. Там и поговорите‚ там и скинетесь.
И под руки. В машину. В отделение. Так под локотки и внесли к начальнику.
А тот рыком:
– Упились‚ мерзавцы? Это кто же вам разрешил памятник с площади брать? Вчера Минина приволокли‚ сегодня этого.
Первый сержант и говорит с перепуга:
– Они не памятник. Они родственник.
Начальник походил вокруг и спрашивает:
– Правда?
Вот Фишкин думает: все евреи родственники‚ стоит только покопаться.
– Правда‚ – говорит.
– Чем докажете?
– Внешностью.
И бороду распушил.
Начальник охнул и к телефону:
– Докладываю! Задержан родственник памятнику у памятника родственнику. Не‚ не тому... Не‚ без лошади... С бородой и в усах. Слушаюсь!
И к Фишкину‚ с превеликим почтением:
– Сейчас за вами спецмашину пришлют.
А Фишкин стоит себе‚ важностью наливается: конечно‚ пришлют‚ конечно‚ спецмашину‚ или – как говорил покойный старик Какес – уж если вешаться‚ так на высоком дереве.
– У нас к вам просьба‚ – говорит начальник. – У нас ефрейтор Катькин опасного рецидивиста обезвредил. Теперь его полагается сфотографировать на фоне развернутого знамени. Но мы бы хотели – на вашем.
– Предлагаю‚ – говорит Фишкин‚ – на фоне рецидивиста.
– У него теперь нет фона‚ – отвечает начальник. – И долго еще не будет после Катькина. Так что‚ если не возражаете...
– О чем разговор! Всю жизнь мечтал быть фоном.
Приводят Катькина. Здоровенный мужик под потолок‚ кулаки – кувалды‚ и овчарка при нем выше Фишкина.
– Э‚ нет! – говорит Фишкин. – Насчет двоих мы не договаривались. Кто рецидивиста поймал? Непосредственно кто?
– Собака. Непосредственно она.
– Вот ее и фотографируйте.
– Гражданин памятник‚ – просит Катькин и краснеет‚ как девица. – Товарищ борода. Умоляю! Старуха-мать в деревне... На смертном одре... Последняя радость...
– Тогда без собаки‚ – упрямится Фишкин. – Или – или. Я не могу быть фоном для всех сразу. Где моя спецмашина?
– Пусть тогда собака‚ – грустно говорит Катькин.
– Пусть тогда Катькин‚ – грустно говорит собака.
И заплакали оба.
И начальник заплакал. И сержанты. Участковые‚ следователи‚ вольнонаемный состав. Даже Фишкин слезу пустил в бороду.
– Ладно. Уговорили. На добрых всегда ездят. Фотографируйтесь на моем фоне‚ пока живой.
А они плачут. Все вместе. Пуще еще прежнего.
– Да как же нам фотографироваться-то‚ как?! У нас и аппарата нету. И пленки. И света недостаточно. Да и не умеет никто! Бедная старуха-мать... Бедный Катькин... Бедная ты наша сука...
Вышел из стены серый человек со смытым лицом и говорит:
– Машина подана. Вас ждут.
– Подождут‚ – отвечает Фишкин. – Вы лучше сфотографируйте ефрейтора Катькина на фоне моей бороды. И поживее!
– Всегда-пожалуйста. Мы до этого Катькина давно добираемся. Ваша карта бита‚ резидент Катькинзон. Взять его!
– Слушаюсь! – сказала сука.
И они поехали на спецмашине.
И приехали в Большой Дом.
Провели Фишкина по Большому Коридору‚ подняли на Большом Лифте‚ ввели в Самый Большой Зал‚ без конца-края‚ как хороший вокзал. За Большим Столом‚ на Больших Стульях‚ каждый под собственным портретом – Наши Общие Любимцы: сидят важно‚ глядят скучно.
Фишкин вошел‚ осмотрелся‚ сел под портретом родственника. А почему бы и нет? Они так‚ и он так. Или – как говорил покойный старик Какес – придерживайся обычаев страны‚ в которой живешь. А эти‚ за столом‚ зашевелились‚ зашушукались‚ смотрят-сравнивают‚ чувствуется – завидуют.
Самый Главный Любимец и говорит:
– Расскажите нам биографию.
– Ну‚ что вам сказать? – отвечает Фишкин. – Всё очень просто. У нашего знаменитого дядюшки Мордехая был двоюродный брат...
– Минуточку‚ – перебивает Самый Главный. – У Карла‚ а не у Мордехая.
– Это для вас он Карл‚ а для меня Мордехай.
Заволновались‚ загалдели‚ на стульях заерзали:
– Как это – как это? Пятно на основоположнике!..
Вышел из стены серый человек и говорит:
– Есть такой факт. По донесениям агентов. Как просочился наружу, непонятно.
– Почему не доложили? – кричит Главный. – Как допустили?! Мы бы тогда с германцами... Я бы теперь с китайцами...
Набежали врачи со шприцами‚ каждый уколол своего в податливый зад‚ и они сразу расслабились‚ Общие Любимцы‚ они растрогались‚ и появилось неодолимое желание петь‚ смеяться как дети‚ принимать важные коллективные решения.
– Значит так‚ – говорит Фишкин‚ – и прошу не перебивать. У нашего знаменитого дядюшки Мордехая был двоюродный брат‚ торговец мануфактурой Сёма Златкес. Сёмина дочка Сарра вышла замуж за банкира из Гамбурга Пиню Вайсберга. Младшая дочь Пини‚ Двойра‚ убежала из дома с приказчиком обувного магазина Изей Фишкиным. Они побежали из Гамбурга в Одессу‚ и бежали очень долго‚ потому что в пути им было чем заниматься. При въезде в Одессу родился я‚ Шлёма Фишкин.
