древнееврейский язык мертв. А тот мертвец, который не хочет, чтобы его похоронили, он смердит'.
Летом 1918 года Еврейский комиссариат предложил сократить преподавание в еврейских школах 'на чуждом древнееврейском языке'‚ который 'калечит детские души'; по требованию евсекций иврит объявили 'языком реакции и контрреволюции'‚ отвлекающим от строительства социализма‚ языком синагоги, буржуев и сионистов – 'прислужников британского империализма'. По тем временам это звучало дико‚ и даже нарком просвещения А. Луначарский признал борьбу с каким-либо языком актом вандализма. Однако в августе 1919 года народный комиссариат просвещения постановил: 'Родным языком еврейских трудовых масс‚ населяющих Советскую Россию‚ является только еврейский язык (идиш)‚ а не древнееврейский (иврит)', а потому 'преподавание на языке иврит в школах первой ступени должно быть немедленно прекращено'. Иврит признали 'иностранным языком'‚ временно сохранив в старших классах и педагогических институтах‚ но вскоре его преподавание запретили во всех учебных заведениях‚ даже в вечерних школах для взрослых; прекратились и научные публикации на этом языке.
В 1923 году письмо в защиту языка иврит подписали профессор Московской консерватории Д. Шор‚ философ М. Гершензон‚ композитор М. Гнесин‚ академик Н. Марр‚ писатель Д. Гофштейн‚ востоковед М. Тубянский, но эти действия уже не могли помочь. Представители власти откровенно заявляли‚ что 'все пишушие на древнееврейском языке – контрреволюционеры‚ независимо от содержания произведений': 'Суть дела не в содержании‚ а в языке. 'Шулхан' на иврите не просто 'стол'‚ а стол с сионистской окраской. Даже 'Интернационал' на иврите звучит подобно сионистскому гимну'.
Из анонимного письма в ЦИК СССР (1926 год): 'Считать язык контрреволюционным так же абсурдно, как считать море контрреволюционным, потому что в нем купались цари и прочие контрреволюционеры... Пусть каждый изучает то, что ему нравится, а не то, что нравится Еврейской секции'.
Наступление на язык продолжалось; преследовали даже частных преподавателей иврита‚ причисляя их к сионистам‚ что могло привести к ссылке в Сибирь или Среднюю Азию. На Украине собирали подписи под воззванием разрешить преподавание иврита в школах; дети жаловались в Москву: 'Нам не дают заниматься на древнееврейском языке...'‚ а украинские власти заявили в ответ‚ что письма детей – это попытка 'подрыва еврейской советской школы и замены ее древнееврейской националистической'. Летом 1928 года учителя иврита направили письмо М. Горькому: 'Как в мрачные времена средневековья‚ во всех городах и местечках иврит сейчас изучается в глубоком подполье. В подвалах‚ за плотно закрытыми ставнями‚ в вечном страхе сотни и тысячи детей и юношей изучают этот язык и ивритскую литературу. Нет сил молчать!..'
Иврит продолжали изучать в подпольных группах, хедерах и иешивах‚ в общинах горских‚ грузинских‚ бухарских евреев. В 1931 году под Москвой состоялся нелегальный семинар для подготовки преподавателей иврита; все участники семинара были затем арестованы.
3
В 1921 году поэт Х. Н. Бялик попросил М. Горького помочь группе писателей выехать из России: 'Служить нашему народу и его культуре на другом языке мы не можем‚ ибо только иврит есть язык души нашей...' Горький обратился к В. Ленину‚ разрешение было получено‚ и в июне того года группа писателей вместе с Бяликом отплыла из Одессы.
Молодые литераторы‚ писавшие на иврите‚ клеймили позором уехавших маститых писателей‚ 'генералов от литературы'‚ которые 'в страхе перед октябрьским набатом покинули поле битвы‚ сбежали‚ предали'; они заявляли: 'Мы выросли вместе с революцией. Мы не хотим скитаться по чужим странам‚ убегая от трудов новой жизни...' – 'Мы не сионисты. Мы не верим‚ что клочок земли размером с ладонь... является главным условием‚ без которого иврит теряет свой смысл и содержание...' 'Человек, которого не захватил здесь революционный поток, не человек, а мумия, в его жилах течет лягушачья кровь...'
Писатели и поэты, ровесники века, воспевали на иврите 'восходящую зарю нового мира' и желали служить ему на древнем языке – это было то единственное‚ что они хотели сохранить из прежней еврейской жизни‚ 'обреченной на уход с исторической арены'. Пламенные призывы большевиков к социальной справедливости напоминали им речи библейских пророков. Их настроения были созвучны настроениям прочих пролетарских поэтов и писателей‚ а потому молодые литераторы провозглашали на иврите: 'Во времена мировых потрясений нет места слезам и жалости...' – 'Лучше смерть‚ чем агония среди гнилых обломков прошлого...' – 'Возьмите мою кровь‚ чтобы украсить прогнившие стены красными плакатами...' – 'Огни мщения закалили железо наших мускулов...' – 'Мы рвёмся в бой‚ мы жаждем крови...' Они еще не догадывались‚ что вскоре подойдет и их очередь решать этот вопрос – уезжать из страны или обречь себя на молчание и гибель.
Э. Штейнман‚ писатель: 'Буря‚ революция‚ весть об избавлении – вот что лежит в основе иудаизма... Обратитесь к Торе‚ к книгам пророков‚ к Писаниям – каждая их страница взывает: переворот! Власть справедливости или всеобщее запустение...' (в 1924 году уехал в Эрец Исраэль).
Ц. Плоткин‚ писатель: 'Революция – единственная наша реальность‚ сущность нашей жизни‚ и нет для нас другой. Только революция приводит в движение мускулы нашей грудной клетки...' (в 1948 году осужден на пятнадцать лет заключения).
В 1923 году издали в Харькове сборник на иврите 'Цилцелей шама' ('Звенящие цимбалы') тиражом в сто экземпляров. Понадобились долгие хождения по инстанциям, чтобы добиться разрешения на выпуск этого сборника тридцать две страницы малого формата. Через два года после этого группа писателей получила разрешение выпустить на иврите сборник стихов и прозы 'Берешит' ('В начале'). Книгу отпечатали в Берлине и прислали в Москву триста экземпляров; ее авторы желали 'сквозь первозданный хаос‚ сквозь кровь‚ огонь и клубы дыма' увидеть рождение иного мира без неравенства и эксплуатации. Но по соседству с пафосом и плакатностью соседствовали строки раздумий и сомнений – к примеру‚ обращение к старой бабушке: 'Твой внук лишь гасит искры в своей душе‚ но нового огня не зажигает. Кто же осветит ему сумрачную ночь?..'
В 1927 году в Харькове увидел свет сборник стихов поэта Б. Фрадкина‚ посвященный десятилетию Октября: это была последняя книга с художественными произведениями на иврите в Советском Союзе. В том же году разогнали ленинградское объединение группы 'гебрейских писателей' и многие из них попали в тюрьму; иврит оказался единственным из языков различных народностей Советского Союза‚ который подлежал запрещению, хотя по этому поводу не было издано ни одного постановления. В своем обращении к властям писатели настаивали на принятии какого-либо решения: 'Если наш язык по непонятным для нас причинам вреден и контрреволюционен‚ то мы требуем его запрещения законом. Если же национальная политика допускает существование всех языков‚ то мы требуем закона‚ запрещающего его преследование'. В ответ на это им разъяснили: иврит – мертвый язык‚ а у мертвого нет прав.
В 1932 году в Большой Советской энциклопедии написали: литература на иврите 'имеет своей базой почти одну только Палестину‚ где она развивается под знаком сионизма‚ еврейского фашизма...' В 1934 году‚ после смерти Х. Н. Бялика‚ М. Горький назвал его 'почти гениальным' поэтом‚ предложил издать его произведения‚ но поэта 'заклеймили' в газете 'Эмес': 'Бялик превратился в активного лидера фашистской интервенции против Советского Союза...'
Иврит всячески противопоставляли языку идиш. Утверждали даже‚ что гебраизмы – слова с корнями из иврита – ввели в идиш раввины и буржуазия‚ а евреи-рабочие ими почти не пользовались и готовы к их немедленному искоренению. Не пропускали из-за границы книги на иврите и исключили его из учебных программ университетов. В библиотеках изымали книги на этом языке и сдавали в утиль на переработку‚ закрывали издательства и журналы‚ в типографиях уничтожили шрифт‚ а потому цитаты на иврите в научных публикациях вписывали в набор от руки. Литераторов‚ работавших на иврите‚ не принимали в Союз писателей, не разрешали проводить вечера для чтения их произведений. Любители языка издавали рукописные журналы‚ печатали их на гектографах и передавали из рук в руки, – один из них получил название 'Заполнение пробела'. Это были варианты 'самиздата' тех времен, 'одинокие островки в море равнодушия и враждебности к языку иврит'.
Одни литераторы успели выехать в Эрец Исраэль‚ других ожидали тюрьмы с лагерями – в годы 'большого террора' даже самостоятельное изучение иврита приравнивалось к преступлению. Писатель А. Карив вспоминал: иврит нашел 'последнее прибежище в надписях на памятниках еврейских кладбищ... Шло время‚ но ни одной печатной строчки на иврите не попадалось мне на глаза. В те годы я сохранил лишь
