неизвестном направлении‚ и наконец главы семей попали в лагеря принудительного труда‚ а их жены и дети на спецпоселения.
Из воспоминаний заключенного (1941 год‚ пересылочный лагерь северо-восточнее Ленинграда):
'Вдруг на дороге началось оживление... Это была партия литовцев‚ прямо из Каунаса... Они еще имели достойный и перепуганный вид – процессия с того света. Шли патриции и сенаторы‚ раввины в меховых шапках‚ адвокаты и банкиры‚ величественные пузачи‚ евреи и неевреи‚ в неописуемых пальто‚ шубах‚ шляпах‚ а за ними несли и везли смехотворные сундуки‚ щегольские кожаные чемоданы‚ как будто они выехали на курорт в Ривьеру... Мы смотрели на холеные бороды‚ на золотые пенсне‚ на гору багажа и представляли себе‚ что со всем этим будет завтра‚ когда их погонят в этап‚ пешком‚ за сотни километров... Позднее дошла до нас весть‚ что только немногие из этих людей выдержали лагерь. Голландские и бельгийские евреи‚ которых везли в газовые камеры Освенцима пассажирскими поездами‚ выглядели, вероятно, так же‚ как эти литовцы. В Освенциме кончалась их мука в первый же день приезда. Этих ждали годы в лагере. Чья смерть была легче – кто знает?..'
4
Юлий (Иегуда) Марголин – доктор философии‚ писатель и публицист – в 1939 году приехал из Тель- Авива в польский город Пинск‚ чтобы встретиться с родителями. В сентябре того года советские войска заняли Западную Белоруссию, Марголина арестовали‚ приговорили к пяти годам заключения за пребывание в СССР без советского паспорта и отправили на север. Он выжил в лагерях‚ отбыл свой срок‚ в 1946 году вернулся к семье в Тель-Авив и вскоре закончил книгу 'Путешествие в страну Зэ-ка'‚ которую издали на многих языках. 'Для меня нет иллюзий‚ – написано в предисловии к этой книге‚ – я видел подземную Россию. Я в и д е л. Те же‚ которые возлагают надежды на страну Советов‚ пусть примут во внимание и этот 'материал' и согласуют его‚ как смогут‚ со своей совестью...'
В 1950 году Марголин выступал свидетелем на сессии Организации объединенных наций при обсуждении вопроса о лагерях ГУЛАГа. Услышав показания бывшего узника‚ советский представитель в ООН стукнул кулаком по столу и закричал: 'Это грязная клевета!..'
Фрагменты из книги Ю. Марголина 'Путешествие в страну Зэ-ка':
'Поезд шел медленно через лес... Глухая‚ заброшенная сторона. На поворотах наш маленький паровозик оглушительно свистел‚ и на деревянных щитах у полотна мы читали непонятную для нас надпись: 'Закрой поддувало'... На одной остановке мы увидели старого узбека с белой бородой и монгольским высохшим лицом. Откуда взялся узбек в карело-финском лесу? 'Дедушка! – начали ему кричать с нашей платформы. – Как этот город называется?' Узбек повернул лицо‚ смотрел потухшими глазами. 'Какой тебе город? – сказал он в горестном изумлении. – Ты разве г о р о д приехал? Ты л а г е р ь приехал...'
Кого только здесь не было – узбеки‚ поляки‚ китайцы‚ украинцы и грузины‚ татары и немцы... Они смотрели с любопытством на поезд‚ везущий 'новичков'‚ а мы с неменьшим любопытством глядели на них. Мы были 'иностранцы'‚ которых сразу узнавали по желтым и зеленым чемоданам‚ по пиджакам и пальто‚ по верхним рубашкам всех цветов‚ по европейской обуви и разнообразию костюмов... Таких людей еще не было на лесоповале: западники‚ польские евреи‚ народ худосочный‚ одетый в изысканные костюмы‚ говорящий на иностранных языках‚ ничего не соображающий в том‚ что вокруг них делается. Женщины – жены польских офицеров‚ гордячки-аристократки... Триста пятьдесят галицийских евреев из Злочева были взяты наспех; их даже не успели допросить и отобрать ценные вещи‚ и они привезли с собой часы и золотые кольца‚ ходили в черных кафтанах и картузиках‚ и каждый выглядел как духовное лицо неизвестного иудейского вероисповедания...
Несколько лет тому назад на месте лагеря был лес. Заключенные выкорчевали его‚ но до сих пор весь лагерь полон выбоин‚ ям‚ пней‚ а выкорчеванные огромные корни валяются повсюду‚ как чудовищные осьминоги или мертвые пауки... придают лагерю вид судорожного и немого отчаяния и чем-то напоминают те живые существа‚ которые копошатся среди них... Те‚ кто пришли сюда первыми‚ положили здесь свои кости... Мы‚ поляки‚ прибыли уже на готовое‚ и люди кругом поздравляли нас с удачей: 'Ваше счастье‚ что в 1940 году‚ а не в 37-м или 33-м...'
Мы никогда не были в состоянии сделать то‚ что от нас требовалось‚ чтобы быть сытыми. Чем больше мы голодали‚ тем хуже мы работали. Чем хуже мы работали‚ тем больше мы голодали. Из этого порочного круга не было выхода... Советские зэ-ка‚ наблюдая неприспособленность западников‚ большинство которых впервые брало в руки топор и пилу‚ говорили: 'Привыкнешь! – а не привыкнешь‚ так подохнешь...' Эти люди не скрывали своего удовольствия и с садистическим наслаждением повторяли сто раз на день‚ что не видать нам Польши как своих ушей. В первое время нам казалось‚ что все они – ненормальны‚ что несчастье вытравило из них способность сочувствовать чужому горю и превратило в существа, полные сатанинской злобы и порочности. Прошли месяцы‚ пока мы научились распознавать среди них друзей и хороших людей. И еще больше времени‚ пока мы – или те из нас‚ кто задумывался над окружающим – поняли всю глубину их несчастья‚ беспримерного в мировой истории...
Глубокая лагерная нищета‚ как ночь‚ надвинулась на нас. Через несколько месяцев всё‚ что мы привезли с собой из европейских вещей и мелочей‚ было либо распродано‚ либо употреблено‚ либо раскрадено и отнято у нас... Последний кусок мыла. Последняя коробка спичек. Последняя рубашка... Последний носовой платок. Зэ-ка Марголин пробует еще некоторое время утирать нос рукавом‚ но это непрактично и рукава надолго не хватит. Надо учиться по-лагерному очищать нос‚ приставив палец к одной ноздре и сильно дунув в другую... Если первое время нам казалось невероятным сном то‚ что с нами сделали‚ то через короткое время‚ наоборот‚ сном стала казаться вся наша бывшая жизнь. Европейская культура‚ идеи‚ которым мы отдали свою жизнь‚ люди‚ которых мы любили и которые шли с нами вместе‚ весь этот мир‚ где мы были полноценными и гордыми людьми‚ – всё было сном‚ всё только привиделось нам... Кто выдумал эту муку‚ кому понадобились рабы‚ конвоиры‚ карцеры‚ грязь‚ голод и пытка?.. За что?..
Будь я в руках нацистов‚ я знал бы – за то‚ что я еврей. Какое же право имела московская власть вырвать из моей жизни лучшие творческие годы‚ лишить меня лица‚ растоптать‚ замучить‚ обратить в рабство‚ довести до нужды и отчаяния мою семью‚ положить конец моей писательской деятельности?.. Я задыхался от чудовищной неправдоподобности‚ от кошмарной несправедливости‚ от нечеловеческой подлости того‚ что происходило со мной и с миллионами таких, как я... Засыпаешь в переполненном бараке‚ читая надпись на противоположной стене: 'Кто не работает‚ тот не ест!' – а первое‚ что видишь‚ пробуждаясь‚ это лозунг: 'Да здравствует братство народов СССР!' Лучшей иллюстрацией этого братства была наша нара‚ где, тесно прижавшись один к другому, спали впятером: Хасан Оглы Худай Берды‚ Юлиус Марголин‚ украинский рыбак Беловченко‚ финн-художник Котро и китаец Ван Чан-лу‚ который слово 'рубашка' выговаривал не иначе как 'лубашика'...
Голод иссушил мое тело‚ непосильная работа согнула спину‚ колени дрожали‚ лицо сморщилось и руки тряслись. Мой слух ослабел и глаза потухли... Тело мое распадалось‚ и всё во мне было растоптано и расстроено. Ничего не осталось во мне‚ кроме животного ужаса перед леденящим холодом и физической болью. Я выходил с утра в поле‚ метель засыпала мое рубище‚ я прислонялся где-нибудь под деревом в снегу и стоял в оцепенении‚ как во сне‚ пока окружающие с руганью не заставляли меня взяться за колоду‚ что-то тащить‚ подымать‚ помогать кому-то. Но я уже ничего не мог сделать... 'Вот‚ – сказал доктор‚ – два одинаковых случая: вы и ваш сосед. Вам обоим осталось жить по три месяца. В этом положении‚ однако‚ еще возможно спасти вас обоих‚ если подкормить как следует. Но откуда взять?.. Как-нибудь на одного наскребём. На двоих нет у меня. Что же делать? Надо выбрать одного из вас. Сосед ваш – парень без роду- племени‚ никто по нем не заплачет. У вас семья за морем‚ кто-то ждет вас. Бог знает‚ кто из вас двоих больше заслуживает остаться при жизни. Я выбираю вас'.
И так стало: мне – сверх казенного пайка – стали сносить остатки. Доктор отдавал свой хлеб‚ лекпом – часть своего хлеба: решили не отдавать меня смерти. Мне поручали работы‚ за которые полагалась добавка, – это называлось 'поддержать'. Сделали всё‚ чтобы я выиграл шахматную партию. Доктор обманул судьбу‚ подставил лишние фигуры на мою доску. Прошло три месяца‚ и я был жив‚ а сосед мой умер. Пришли
