– Почему так?
– Землю покинувший в беспокойстве – в беспокойстве пребудет. Спрашивается: как долго? Достаточно долго. Землю покинувший в ладу с миром обретет упокоение. Что значит: в ладу с миром? Это – в ладу с собой. Вопросы есть?
– Есть. Он тут один?
Хаим отвечает:
– Если бы! Нас много‚ да и пустых киосков достаточно. Для безумного Шмулика‚ который купил всех и продал всех. Для недостижимого Дуду‚ который скоро умрет: самое время – подобрать киоск и разложить товар. Для сына моего Ицика‚ если не утихнет.
– Этот утихнет‚ – обещает некто из глубин паланкина. – И довольно скоро. Ему послано. С уведомлением о вручении. 'Тобой недовольны‚ Ицик...'
Шевеление в глубинах каравана. Шарканье подошвами. Нервный Ицик сползает с верблюда и осторожно приближается к киоску. Следы остаются на песке: бурые‚ розовые‚ светлосизые‚ в синеву с прозеленью.
– Близко не подходить‚ – просит горбун. – Чтобы не сдуть дыханием.
Беспокойный Хаим вглядывается в незнакомого мужчину‚ говорит неуверенно:
– Ему было сорок минут от роду‚ когда мне показали... Крохотный. Головка круглая. Ладошки розовые. Ухватился за палец – не отпускает... Но я торопился. В тот раз я куда-то торопился...
Всхлипывает:
– Это ты‚ Ицик?..
Ицик спрашивает недоверчиво:
– Где дед мой? Праведный Менаше? Возле которого всегда покой...
Возникает Менаше‚ словно вызванный настойчивым зовом: в цветных колыханиях‚ на краю миража‚ подошвами не тревожа пески. Возле него‚ перебирая тонкими ножками‚ горбится осел-недоросток с тяжеленной кладью на спине. Праведный Менаше мечтал в прежние годы‚ раскладывая по прилавку свеклу с капустой: 'Насыплю полные мешки земли. Нагружу осла. И повезу по городам-странам‚ где страдает народ мой'. – 'Продавать?' – загорались соседи-торговцы. 'Не продавать – раздавать‚ чтобы насыпали щепотку на глаза умершего‚ насыпали под голову – покоиться на святой земле. За этакое благое дело ангелы понесут на руках‚ чтобы не преломилась нога моя‚ не споткнулся осел мой'. Так мечталось праведному Менаше‚ однако жизнь распорядилась иначе; ее‚ жизни‚ достало на прокорм детей с внуками‚ а на мечты не достало: творимому в мираже миражом оставаться. Праведный Менаше грустно вздыхает и завершает прежний рассказ‚ будто дома‚ на исходе субботы‚ когда на небе появлялись первые три звезды‚ сходились соседи‚ и он досказывал ту историю‚ в которой горькая правда замешана на иссушающей мудрости:
– Вернулась птица за третьим птенцом‚ подхватила его и полетела. На середине реки спрашивает: 'Скажи‚ мой милый‚ когда я постарею и недостанет сил‚ ты тоже возьмешь меня под крыло и перенесешь через реку?' – 'Нет‚ мама‚ – ответил третий птенец. – Как же я это сделаю? Ведь у меня будут собственные птенцы‚ – их я и понесу через поток'. – 'Дорогой мой! – воскликнула птица. – Ты единственный сказал правду'. И перенесла его на другой берег...'
Менаше замолкает и вместе с ослом неспеша размывается в цветной взвешенности.
– Дед! – кричит Ицик и бежит к нему. – Можно к тебе? Можно с тобой? По городам-странам...
За Ициком бежит горбун:
– Не прикасаться! Не нарушать авторский замысел!..
Вот грустное и обидное: человек ест подобно скоту‚ выделяет отбросы подобно скоту‚ плодится и умирает наподобие скота. Вот славное и обнадеживающее: человек ступает как ангел‚ говорит как ангел‚ имеет разум подобно ангелу. Придет день – нервный Ицик отменит встречи‚ назначенные для того‚ чтобы купить всё и продать всё‚ отключит надоедливый телефон и ляжет в постель к жене своей Ципоре. Он погладит Ципору по плечу‚ а она проснется от позабытой ласки‚ теплая и доверчивая. Проведет рукой по спине‚ а она повернется к нему‚ готовая понять и принять. Прижмется плотнее плотного‚ как прижимался некогда к маме в поисках защиты‚ и на малое время Ципора станет его мамой. А потом она станет его женой‚ но они не будут спешить‚ заново знакомясь друг с другом‚ как в то‚ первое их обвыкание‚ когда лежало на полу белопенное платье возле кремового костюма с атласными отворотами‚ жгучие глаза в пол- лица глядели в доверчивой беззащитности. Те же глаза будут глядеть и на этот раз‚ как из манящей восточной сказки‚ и – словно в той сказке – Ицик обратится в могучего‚ великодушного шейха. Закружится по кровле танцующий демон крыш наедине с царственной радостью‚ а Ицик передаст Ципоре всего себя‚ сбереженного до нужного дня, получит ее такой‚ о которой не подозревал в суетной торопливости‚ соберет воедино и перельет в Ципору желание свое‚ преумноженное в глубинах тайников‚ нежность свою и ласку‚ чтобы приняла‚ преобразила в зримые формы‚ чтобы ребенок получился умным‚ красивым‚ удачливым‚ обогретым их чувством‚ ибо лаская Ципору в минуту зачатия‚ он обласкает и будущего своего сына. К его появлению Ицик купит лучшую краску с самыми лучшими кистями‚ в три слоя выкрасит стены с потолком‚ чтобы ребенка внесли в светлый дом. Крохотного. Круглоголового. С розовыми ладошками. Он ухватит отца за палец‚ и Ицик просидит возле него до вечера‚ утихая душой‚ а хотелось бы на всю жизнь. Имя ему дадут – Менаше...
7
Перерыв. Смена‚ возможно‚ декораций. Переодевание актеров для иного выхода. Кто он‚ творец миражей‚ поставщик мечтательных крайностей? На кого работает? Чьим желанием вызван к жизни? Вопрос вслух не задан‚ но разъяснение напрашивается‚ потаённому слову – неоглашённый ответ: 'Сочинители миражей‚ музыки-художеств – посланцы иных сфер‚ существа с содранной кожей‚ чтобы острее воспринимать в обилии помыслов; надобность в их творениях – к расширению просторов духа'. – 'Знают ли сочинители о своем назначении?' – 'Угадывают'. – 'Хотят ли туда‚ откуда присланы?' – 'Очень даже хотят'. – 'Берут их?' – 'Кое-кого берут. В зрелые еще годы. Оставляемые обрастают кожей‚ становясь неспособными к миражам‚ и доживают тут – в горестях‚ болезнях‚ иссушающей безвестности'.
Поддувает ветерок‚ смывая прежние изображения. Проявляется по частям некая сущность без единого цветового пятнышка. Котомка за спиной. Суковатая палица. Фонарь в руке‚ в фонаре огонек. Строг. Суров. Несмеятелен. Внешне похож на паломника‚ только френч настораживает да фуражка с кокардой‚ знак Каина – пометой на рукаве. Встает у воображаемой рампы‚ властным жестом устанавливает тишину‚ вызывая вселенский озноб с зудом по коже:
– Слушайте вы‚ которые ничто! Потерянные для вечности‚ слушайте! Дерзнувшие коснуться основ‚ заслуживающие быть удавленными‚ – слушайте тоже!
– Это что?
Горбун разъясняет:
– Перед вами человек‚ в котором проклюнулась индивидуальность.
– Черно-белая?
– Какая есть.
Тот продолжает:
– Затвердите все. Затвердите навечно. Мир во зле лежит. В полнейшей порочности и совершенном бесстыдстве. Но путь мой... – Голос взбирается на немыслимые верха‚ которым откликаются народы и государства: – Путь наш – в возмездии истребления! Из обители света в прибежище тьмы! Через горы‚ пустыни‚ провалы до бездны‚ через скопления сладких и соленых вод. Я дойду‚ – обещает. – Огонь донесу. Омрачу дымом пожарища. От чистого огня сотворится чистое место!
Тишина осмыслений. Видения гибельной поры. Вот меч‚ проходящий по селениям. Бич‚ гуляющий по ребрам. Пламя‚ пробирающееся по строениям. Потоптан хлеб. Высохла грудь. Повергнуты в отчаяние уцелевшие. В скорби разорваны одежды. Ради чего вынашивать в чреве обреченных на пожрание? Взбулькивает от вожделения‚ гневный и распалённый‚ в праведной своей оголтелости:
– Сорвем происки! Покончим с проявлениями! Вооружась‚ начнем заново – совершенную расу с совершенными идеалами. Бог творит‚ а человек подновляет.
Спрашивают с опаской:
– У них получится?
Горбун откликается:
