Трепов тотчас же приехал в управление и вошел в комнату, где содержался Гребенников.
– Третьего дня, когда тебя видели в доме князя Голицына, борода твоя была длиннее,– сказал генерал, глядя на Гребенникова в упор.
Гребенников, служивший когда-то письмоводителем у следователя, однако, сразу понял, что его хотят поймать на словах, и, несколько подумав, с большим спокойствием ответил:
– А где же этот дом князя Голицына? Как же могли меня там видеть, когда я и дома-то этого не знаю!
Результата этот допрос не дал никакого. Шишков также не сознавался, отвечая на все вопросы молчанием или фразой: «Был выпивши, не помню, где был».
Прокурор, бесплодно пробившийся с Шишковым целых три часа, заявил мне, что ни ему, ни следователю ни один из преступников не сознается.
– Хотя для обвинения имеются уже веские улики,– сказал он в заключение,но было бы весьма желательно, чтобы преступники сами рассказали подробности совершенного ими убийства, чтобы австрийский посол убедился, что арестованные действительно настоящие преступники, о чем посол торопится дать знать в Вену.
Учитывая все эти обстоятельства, я решил применить недозволенный прием – так напугать преступника, чтобы он вынужден был сознаться. С этим намерением я и приступил к допросу.
По воспитанию и по характеру эти два преступника совершенно не походили друг на друга.
Гурий Шишков, крестьянин по происхождению, ничем не отличался от преступников такого типа из простолюдинов. Мужик по виду и по манерам, он был чрезвычайно угрюм и несловоохотлив. Этот человек, как характеризовали его потом его же родственники, не имел понятия о сострадании.
Товарищ его, Петр Гребенников, происходил из купеческой семьи. При жизни отца он жил в довольстве и даже получил дома некоторое образование. Пока отец его не умер, он жил с ним вместе и занимался торговлей лесом. Он показался мне более развитым и более способным к решительному порыву, чем Шишков, если задеть его самолюбие, эту слабую струнку всех, даже самых закоренелых преступников. Я решил быть с ним крайне осторожным в выражениях.
– Гребенников, вы вот не сознаетесь в преступлении, хотя против вас налицо много веских улик, но это дело следствия,– так начал я свой допрос.Теперь скажите мне: неужели вы, человек, который отлично, кажется, понимает судебные порядки, неужели вы до сих пор не отдали себе отчета и не уяснили себе, по какому случаю эта торжественная, из ряда вон выходящая обстановка, в которой проводится следствие? Вы видели, сколько там высокопоставленных лиц? Неужели вы объясняете их присутствие простым любопытством? Ведь вы знаете, что, если бы это было простое любопытство, оно могло быть удовлетворено на суде. Собрались же они тут потому, что вас повелено судить военным судом с применением полевых военных законов. А вы знаете, чем это пахнет? – не спуская глаз с Гребенникова, с ударением сказал я.
– Таких законов нет, чтобы за простое убийство судить военным судом, да я и не виновен, значит, меня не за что ни вешать, ни расстреливать! – ответил Гребенников.
– Но это не простое убийство. Вы забываете, что князь Аренсберг состоял в России австрийским политическим послом, поэтому Австрия требует, подозревая политическую цель убийства, военного полевого суда для главного виновника преступления. А это, как вы сами знаете, равносильно смертной казни. Я вас хотел предупредить, чтобы вы спасали свою голову, покуда еще есть время.
– Я ничего не могу сказать, отпустите меня спать,– сказал Гребенников.
На этом допрос закончился. Ощутимого результата он не дал, но я видел, что страх запал в его душу.
***
На следующий день, в шестом часу утра, я был разбужен дежурным чиновником, который доложил мне, что Гребенников желает меня видеть. Я велел привести его.
– Позвольте вас спросить, когда же будет этот суд, чтобы успеть по крайней мере распорядиться кое- чем. Все-таки есть ведь у меня близкие люди! – проговорил Гребенников, и по голосу его я сразу понял, что не для распоряжений ему это надо знать, а для того, чтобы выведать у меня подробности.
– Суд назначен на завтра, а сегодня идут приготовления на Конной площади для исполнения казни. Вы знаете какие. На это уйдет целый день.
– Ну, так, значит, тут уж ничем не поможешь. За что же это, Господи, так быстро? – с нескрываемым волнением проговорил Гребенников.
Я поспешил успокоить его, сказав, что отдалить день суда и даже, может быть, изменить его на гражданский зависит от него самого.
– Как так? – с дрожью в голосе проговорил Гребенников.
– Да очень просто! Сознайтесь, расскажите все подробно, и я немедленно дам знать, кому следует, о приостановке суда. А там, если откроется, что убийство князя произошло не с политической целью, а лишь ради ограбления, то дело пойдет в гражданский суд, и за ваше искреннее признание присяжные смягчат наказание. Все это очень хорошо сообразил ваш товарищ Шишков. Он еще третьего дня во всем сознался, только уверяет, что он-то тут почти что ни при чем, а все преступление совершили вы. Вы его завлекли, заставили стоять на улице в виде стражи, а сами душили и грабили без его участия,– закончил я равнодушнейшим тоном.
Эффект моего заявления превзошел все ожидания. Гребенников покраснел, потом побледнел.
– Позвольте подумать! – вдруг сказал он.– Нельзя ли водки или коньяку?
– Отчего же, выпейте, если хотите подкрепиться, однако не теряйте времени, мне некогда.
Я велел подать коньяку.
– А вы остановите распоряжение о суде? – переспросил Гребенников.
– Конечно,– ответил я.
Выпив, Гребенников, как бы собравшись с духом, произнес:
– Я, извольте, расскажу, только уж этого подлеца Шишкова щадить не буду. Виноваты мы действительно. Вот как было дело.
***
Накануне преступления Шишков, служивший ранее у князя Аренсберга, зашел в дом, где жил князь, в дворницкую.
– Здравствуй, Гурьян, как можешь? – проговорил дворник, здороваясь с вошедшим.
– Князя бы увидать,– как-то неопределенно произнес Гурий, глядя в сторону.
– В это время он не бывает дома, заходи утром. А на что тебе князь? – спросил дворник.
– Расчетец бы надо получить,– ответил парень.– Ну, да другой раз зайду. Прощай, Петрович.
С этими словами пришедший отворил дверь дворницкой, не оборачиваясь, вышел со двора на улицу и скорыми шагами пошел к Невскому. Дойдя до церкви Знаменья, Гурий Шишков повернул на Знаменскую улицу, остановился у витрины фруктового магазина и начал оглядываться по сторонам, как бы поджидая кого-то. Ждать пришлось недолго. К нему подошел товарищ – это был Гребенников,– и они вместе пошли по Знаменской.
– Ну, как?
– Все по-старому. Там же проживает и дома не обедает,– проговорил Гурий Шишков.
– Так завтра, как мы распланировали: на том же месте, где сегодня.
– Не замешкайся. Как к вечерне зазвонят, ты будь тут,– проговорил тихим голосом Шишков.
Затем, не сказав более ни слова друг другу, они разошлись.
На другой день, под вечер, когда парадная дверь еще была отперта. Гурий пробрался в дом и спрятался наверху, под лестницей незанятой квартиры.
Князь, как мы знаем, ушел вечером из дома. Камердинер приготовил ему постель и тоже ушел с поваром, затворив парадную дверь на ключ и спрятав его в известном месте. В квартире князя воцарилась тишина.
Не прошло и часа, как на парадной лестнице послышался шорох. Гурий Шишков спустился по лестнице и, дойдя до дверей квартиры, на мгновение остановился. Затем он отворил входную дверь в квартиру и, очутившись в передней, направился прямо к столику, из которого взял ключ. Крадучись, Гурий спустился вниз и отпер парадную дверь. Затем он снова вернулся наверх и стал ждать.
Около одиннадцати часов ночи парадная дверь слегка скрипнула, кто-то с улицы осторожно приоткрыл и
