догонять меня, и мы, обогнув церковь св. Клемента, побежали по Холиуэлл-стрит, где я попал в объятия другого полицейского. Бегство это продолжалось, вероятно, не более чем полторы минуты, но мне оно показалось таким же бесконечно длинным и утомительным, как если бы я бежал со связанными ногами в кошмарном сне. За эти полторы минуты я успел передумать о тысяче различных вещей; но особенно упорно я думал о великом и богоподобном человеке, который укрывался сто лет тому назад в северной галерее св. Клемента. Я знаю, что он понял бы мои чувства. Я был так занят этими размышлениями, что, когда второй полицейский прижал меня к своей груди и спросил: «Что вы там наделали?», я отвечал ему с изысканной вежливостью: «Сэр, не угодно ли вам прогуляться вместе со мной по Флит-стрит?» — «А мне думается, что вам нужнее будет Боу-стрит», — отвечал он, и на одну минуту мне самому показалось, что это так и есть и что я должен во что бы то ни стало избавиться от этого.
Тут произошла отвратительная сцена, осложнившаяся ещё появлением моего компаньона, который бежал ко мне со своим одеялом, крича мне и все время называя меня по имени, — что он или выручит меня, или погибнет в борьбе.
— Ударьте его, — взмолился я, — сшибите с него сначала шляпу, а потом я вам все объясню!
Первый полицейский, тот, которого мы поколотили, поднял свой жезл и ударил моего компаньона по голове. Высокий шёлковый цилиндр треснул, и обладатель его повалился на землю, как бревно.
— Ну, теперь вы с ним покончили, — сказал я. — Вы, вероятно, убили его.
Холиуэлл-стрит никогда не спит. Скоро около нас образовалась небольшая группа людей, и кто-то из них, очевидно германского происхождения, крикнул:
— Вы убили человека.
— Я видел, как он его ударил, — вступился другой, — заметьте его номер.
Теперь вся улица была полна любопытных, собравшихся поглазеть на скандал, хотя никто, кроме меня и двух полицейских, не видел, кто и кого ударил. Я сказал громко и весело:
— Этот человек — мой друг. С ним случился припадок. Бобби, не можете ли вы сходить за носилками?
И, понизив голос, я прибавил:
— Вот здесь пять шиллингов; этот человек не трогал вас, вы поняли меня?
— Да, но вы оба с ним старались повалить меня, — сказал полицейский.
На это трудно было что-нибудь возразить.
— Вы не знаете ли, Демпсей дежурит сегодня на Чаринг Кроссе? — спросил я.
— Что вам за дело до Демпсея?..
— Если Демпсей здесь, — он знает меня. Принесите поскорее носилки, и я доставлю его на Чаринг Кросс.
— Вы пойдёте вместе со мной на Боу-стрит, именно вы, — сказал полицейский.
— Человек умирает, — он лежал на мостовой и стонал, — дайте скорее носилки! — сказал я.
Я знал лучше, чем кто-либо другой, что за церковью св. Клемента есть помещение, где хранятся носилки. По-видимому, у полицейского были и ключи от ящика, где они хранились. Мы извлекли их оттуда, они оказались трехколесной тележкой с верхом, и мы взвалили на них тело человека.
Тело, лежавшее в тележке, имело, ни дать ни взять, вид настоящего трупа.
Полицейские несколько смягчились, увидев неподвижно торчавшие пятки.
— Ну, двинулись, — сказали они, и мне показалось, что они все ещё имеют в виду Боу-стрит.
— Дайте мне хоть три минуты поговорить с Демпсеем, если он дежурный, — сказал я.
— Отлично. Он как раз дежурит сегодня.
Тут я почувствовал, что все кончится хорошо, но прежде чем мы двинулись в путь, я всунул голову под навес тележки, чтобы убедиться, жив ли человек. Я услышал осторожный шёпот.
— Молодой человек, вы должны мне заплатить за новую шляпу. Они её сломали. И не покидайте меня, молодой человек. Я слишком стар, чтобы идти с моими седыми волосами на Боу-стрит, да ещё по вашей вине. Не покидайте меня, молодой человек.
— Ваше счастье, если вам удастся отделаться меньше чем семью годами арестантских работ, — сказал я полицейскому.
Движимые боязнью, не переусердствовали ли они действительно при исполнении своих обязанностей, двое полицейских оставили меня в покое, и печальная процессия тронулась вперёд по опустевшему Странду. Как только мы повернули на запад от Адельфи, я убедился, что нахожусь в знакомой мне части города, — убедился в этом и полицейский, потому что, когда я с гордым видом — несколько впереди катафалка — проходил мимо другого полицейского, тот сказал мне: «Доброй ночи, сэр!»
— Теперь вы видите сами, — заметил я снисходительным тоном. — Не желал бы я быть на вашем месте. Честное слово, мне было бы очень приятно заставить вас обоих прогуляться на дворе Шотландской тюрьмы.
— Все может быть, если только этот господин ваш друг, — сказал тот полицейский, который нанёс удар и размышлял теперь о последствиях.
— Может быть, вы доставите мне удовольствие — удалитесь и не будете болтать обо всем этом, — сказал я. В это время вдали показалась фигура м-ра Демпсея, констебля, в блестящем клеёнчатом плаще; мне он показался ангелом света. Я уже несколько месяцев был знаком с ним; он был мой друг, которого я очень уважал и с которым мы вели длинные разговоры по утрам. Глупец старается приобрести доверие принцев и министров; но дворцы и кабинеты оставляют его на произвол судьбы. Умный человек старается установить союз между полицией и экипажами, так что его друзья выскакивают навстречу ему из участков и из рядов кэбов.
— Демпсей, — сказал я, — полиция, кажется, опять забастовала. Они поставили на посту около св. Клемента какие-то тёмные личности, которые хотели отправить меня на Боу-стрит по подозрению в убийстве.
— Господи, Боже мой! Сэр! — с негодованием воскликнул Демпсей.
— Скажите им, что я не убийца и не вор. Ведь это же просто срам, что порядочный человек не может прогуляться по набережной без того, чтобы эти негодяи не расправились с ним по-свойски. Один из них употребил все старанья, чтобы убить моего друга; и, как видите, я везу его тело домой. Поговорите с ними, Демпсей.
Если бы проступки обоих полицейских были изображены в ещё более искажённом виде, то они все же не имели бы времени хоть что-нибудь возразить на это. Демпсей заговорил с ними в таком тоне, который способен был внушить страх. Они старались оправдаться, но Демпсей пустился в пламенное восхваление моих добродетелей, какие он мог заметить в часы наших утренних разговоров, при свете газовых рожков.
— И, кроме того, — прибавил он с жаром, — он ведь пишет также в газетах. Не желаете ли вы, чтобы он вас изобразил в газетах, и, может быть, даже в стихах, как он обыкновенно пишет? Оставьте его в покое. Уже несколько месяцев, как мы с ним друзья.
— А как же быть с покойником? — спросил полицейский, который не наносил удара.
— Я сейчас расскажу вам о нем, — медленно проговорил я, и тут я с полной точностью и очень пространно передал трём полицейским все приключения этой ночи, начиная с обеда на «Бреслау» и кончая происшествием около полицейского поста, близ св. Клемента. Я изобразил грешного старого разбойника, лежавшего в тележке, в таких выражениях, что он должен был корчиться на месте, и я думаю, что никогда ещё столичная полиция не находила предлога, чтобы так хохотать, как хохотали эти трое полицейских.
Странд вторила им громким эхо, и нечистые птицы ночи останавливали свой полет и с удивлением прислушивались.
— О, Господи! — сказал, наконец, Демпсей, вытирая мокрые от смеха глаза. — Я дорого бы дал, чтобы посмотреть, как этот старик бежит за вами, размахивая мокрым одеялом! Вы извините меня, сэр, но вы бы должны были каждую ночь отправляться на прогулку, чтобы доставить нам счастье послушать вас.
И он снова разразился громким смехом.
За этим последовал звон серебряных монет, и два полицейских с поста близ св. Клемента торопливо вернулись на место стоянки, не переставая смеяться по дороге.
— Оставьте его на станции, — сказал Демпсей, — а завтра утром они отошлют тележку обратно.
— Молодой человек, вы называли меня всякими позорными именами, но я слишком стар, чтобы
