для армии. Тебе сытно, так, думаешь, и всем хорошо? Почему не добавил, что сто сорок третий маршрутный-хлебный? Почему не спросил, есть ли сзади поезда? Молчишь?! Отправляй сейчас же, а за волынку подтянем.
— Это произвол! Это нахаловщина! Так невозможно работать!., re кричал дежурный.
— Машинист, вали подогревай гаврилку, а ты, — обращаясь к Ивану, сказал Климыч, — молодед! Вали напрямую. Это лучше всего помогает/
Дежурный замялся, забегал от аппарата к телефону, кричал, крутил блокировочные аппараты, снова кричал, и уже через десять минут вагоны бежали за паровозом. А Иван Байков, закутавшись с головой в тулуп, стоял в холодном тамбуре вагона и сладко мечтал о тысячах хлебных поездов для фронтов и революции. Изредка он высовывался наружу, держась за поручни и. осматривая, не горят ли буксы.
Перед глазами вдруг возникали засыпанные снегом одинокие будки и бараки. Ваня вспомнил свои детские годы, когда семья кочевала вот по таким же глухим местечкам железной дороги. А когда его охватывала легкая дремота, Ваня сквозь мимолетный сон мечтал о будущем.
Черные клубы дыма паровоза стелились над степью. Три красных огня на последнем вагоне еще долго мелькали вдали.
1938 г.
СМЫСЛ ЖИЗНИ
Осенней ночью у деревянного настила перрона маленькой станции неожиданно остановился экспресс.
Из мягкого вагона вышел высокий человек в военной форме. На одной руке он держал ребенка лет четырех, а другой нес большой дорожный чемодан.
Вслед за военным показалась женщина с узелками — и свертками.
Слабо освещенный вокзал за сеткой мелкого октябрьского дождя казался особенно низеньким и скучным. Пока дежурный по станции с любопытством разглядывал столь редких пассажиров, экспресс тронулся и быстро исчез в туманной темноте.
Два небольших фонаря на железных столбах не позволяли разглядеть лиц приезжих. Но из их разговора было ясно, что это не здешние жители.
— Эх, как у них темно… Давай-ка зайдем в вокзал, — предложил военный женщине.
В зале ожидания коптила единственная керосиновая лампа, едва освещая два пустых дивана да пожарный насос, очевидно затащенный сюда на время или по ошибке.
— Вот и приехали… — заговорил, оглядываясь по сторонам, командир. — Как тебе нравится моя родина? — спросил Иван жену.
— Скучное местечко. Как-то все однообразно, сурово…
— О нет, ты не права.
— Тогда, пожалуйста, не спрашивай меня, — обиделась женщина. — Ищи скорей место, где переночевать.
Байков давно не бывал в этих местах. И сейчас внимательно прислушивался к каждому шороху скромного зала третьего и единственного класса. Пятнадцать лет прошло с тех пор, как он простился со своей матерью, сестрой и братом и уехал в Ленинград, чтобы поступить добровольцем в Красную Армию. Разве мог он теперь не волноваться от каждого пустячка и мелочи; он восторгался и пыльным кронштейном, и тусклой лампой, и бликами на дверной ручке, и кафельной облицовкой печи. Все это воспроизводило в его памяти целые соОы-тия и эпизоды, веселые и грустные, страшные и невинные, которые формировали его характер, волю, способ кость к борьбе за новую жизнь.
Иван достал папироску и, жадно затягиваясь, прошелся несколько раз по залу. Скрипнула, как и прежде, дверная пружина (о, как хорошо помнил Иван этот звук!), и вслед за красным фонарем показался дежурный, только что проводивший поезд. Взволнованный воспоминаниями, Иван очутился лицом к лицу с этой5 официальной личностью.
«Стой, стой! Кто это? Неужели Володька, тот самый Володька рыжий, с которым вместе мы таскали огурцы у тетки Клавдии?» — подумал Иван, долго всматриваясь в смущенное лицо дежурного.
— Товарищ, не скажете, как нам найти Наталью Сергеевну Байкову? — спросил наконец он.
— Байкову? Мы с ней в одном доме живем… — не то с гордостью, не то шутливо ответил дежурный. — А вы не сын ли ее?
— Да, сын… А я ведь вас, товарищ, знаю: по-моему, вы Маховцев Владимир!
— Да, верно, Маховцев. Вот мы и свиделись. Ну, здравствуйте.
И с этими словами, встревоженный воспоминаниями о детской дружбе и встречей, Иван так крепко обнял дежурного, что Маховцев выронил из рук фонарь, который, упав на пол, зазвенел разбитыми стеклышками, а разлитый керосин наполнил зал неприятным запахом.
— Вот это встреча! — собирая осколки, говорил дежурный. — Как же ты изменился! Читали, читали, брат, про твои делишки. Молодец! А мы-то как радовались, ты и представить себе не можешь… Некоторые до слез дочитывались. Ведь ты нам совсем-совсем как родной… Степные люди не так уж суровы, как некоторые думают, — у них память хороша и на дружбу. А впрочем, что же мы с тобой здесь болтаем? Идем-ка, брат, в дежурную — у меня там посветлее, поуютней.
И Маховцев кинулся к дивану, где сидела с ребенком молодая женщина.
— Татьяна, моя жена, — представил Иван.
— Маховцев, — отрекомендовался дежурный. — А это ваше состояние? — указал он головой на мальчика.
— Наше, наше, — веселым голосом ответил Иван, беря в руки свертки и чемодан.
Вошли в чистую и светлую комнатку дежурного по станции. Новенькие диспетчерские аппараты и телефоны блестели тщательной отделкой, а большая настольная лампа щедро разливала свет из-под голубого абажура, окрашивая в мягкие тона длинные, исписанные мелким почерком журналы.
— Вот мои владения, Иван Андреевич… Признайся, ты не думал, что рыжий будет управлять сложными машинами движения? Как видишь, пришлось… — с гордостью говорил Маховцев, беря телефонную трубку.
Распоряжения он давал громким и уверенным голосом. Байков, поглядывая на приятеля со стороны, думал:
— А как же выросли люди! Как изменились их действия и направление ума!»,
— Сейчас вот пропущу товарно-пассажирский, а затем тронемся к Наталье Сергеевне, у меня будет минут десять свободных. Знаешь, Иван, теперь ведь не то движение, что было раньше. Сейчас мы пропускаем за сутки вчетверо больше, чем это было тогда, когда наши детские ручонки участвовали в больших и тяжелых делах железной дороги. Беда только в одном — еще много хищников бродит здесь… Кусают иногда, сваливают под откос ценнейшие грузы. Ну, сейчас дело поворачивается к лучшему — ловим! А стараются старые «приятели» — колчаковцы и японцы. Им сильно не нравится наша Дальневосточная армия, Кузбасс и Магнитка… И знаешь, как радуется сердце, когда пропускаешь в день десятки поездов с рудой, тракторами, автомобилями, хлебом и маслом. Не та стала Сибирь… Не узнать старую, каторжную… Оживают богатства, оживают люди, и жизнь поворачивается лицом веселым и радостным…
— А ты давно приехал сюда? — перебил Иван.
— Да я никогда и не уезжал — только поучился немного, тридцать лет я здесь… Да и куда ехать? И зачем? Это раньше я думал удрать на юг, все думалось, что там лучше… А теперь работа забрала меня всего, меня никуда и не тянет…
— Семья есть?
— Еще какая! У меня, Иван, три сына бегают да дочь недавно появилась… Я и с этой стороны богат… Мать за внучатами ходит.
— А где отец?
— Отец умер. Давно уж… В бане запарился. Байков ясно представлял низенького, веснушчатого мужичка; вечно он суетился у стрелок восточной стороны полустанка, беспрестанно ругал ребятишек,
