Они сидели на обломках какой-то мраморной — то ли колонны, то ль — статуи. И на соседней колонне черной краской написано: «Привет Фатерлянду из солнечной Греции. Мы
Героями Советского Союза все пятеро станут позже. Именно потому, что в тот майский день их за проявленный героизм возьмут в Абвер. Жизнь — странная штука. Запутанная.
Ну, да я — отклонился. Суть дела в том, что у деда Васи помимо моей милой мачехи был и сын. Сычев Валерий Васильевич. Скажем так, — высший офицер некоей забавной конторы. Глубокого Бурения — так сказать. А у дяди Валеры в свою очередь сын. Сычев Александр Валерьевич. Для меня — просто Сыч.
Сыч был старше меня на три года и во всем вел себя — как старший брат. И в то же самое время — капельку оруженосец. «Деда Вася» невольно приучил его, что мой дед — Граф, а Сычевы — так. Из «служивых». А стало быть — должны слушать. В общем, — я слушал Сыча, потому что он был сильнее и старше. Он, — потому что я — Граф.
А теперь — про футбол. Стоило мне поступить в универ, — как я с подачи Сыча оказался неважно где, с тою разницей, что нас «пасла» не милиция, но как раз эти самые — из «Бурений».
И вот однажды Сыч раздобыл красно-белые шарфы с шапочками и мы пошли «погулять». В общем, одному из наших попали палкой с гвоздями по лицу. Развалили щеку до черепа. Я-то парня не знал, говорили, что он филолог, да кто ж его знает, мы сами — первокурсники. В общем, когда мы их добили, Сыч взял эту дубину с гвоздями и пару раз шарахнул ее хозяину по заднице. А потом промеж ног, чтоб знал, как Родину любить.
Затем мы сложили этих гадов у ментуры и звякнули дежурному. Пусть разбирают. И вот тут — загвоздка. Пока поход, пока драка, спартаковские шарфы — хороши. А вот когда парню попали гвоздем… «Спартак» как раз вернулся в высшую и Москва встала на уши. Красно-белые вышибали красно-синих и бело-голубых из кабаков. Возвращались, так сказать, «к границам семьдесят пятого года». Так что менты на всех фанатов смотрели волками. А на красно-белых…
Филолога нужно было к хирургу, а в любом травмпункте по Москве — пост. Увидят наши шарфики-«петушки» — цоп и аля-улю…
Тут я вспомнил Хирурга. Ленка представила нас друг другу на одном сэйшене. Одной девке с «колеса» стало не по себе, и он откачал ее в полминуты. Короче, я его знал, он знал меня, а самое главное — я знал, что у него сегодня дежурство в мединституте!
Я шепнул Сычу, его псы бросились на шоссе и тормознули целый автобус. Мы с Сычом затащили в него истекающего кровью филолога и назвали адрес и цену. А Сыч уже из окна заорал, что Паша-«опарыш» за старшего и чтоб все — в общагу. Пусть вытряхивают баб из постелей, возьмут ящик белой в оперкомнате и раскрутят Гочу на «сушняк». Сегодня ночью — большая пьянка, в конце — драка. Завтра все синяки — на это списать.
Автобус довез нас до институтской больнички, мы отдали — сколько обещано, и водила пожелал нам удачи.
Мы вошли в приемный покой и нам навстречу — Хирург. Увидал нас, сделал квадратные глаза и цедит:
— Не знал, что ты — фанат.
Я отвечаю:
— Пошел ты! Просто сегодня — двадцатое. Апреля. Вся мразь стеклась в город. Не в костюмах же нам ее привечать?!
Так Хирург, как дурак, уставился на календарь. Я уж решил, что он не понял, да тут вылетает такой старикашка. Сам низенький, морда вредненькая, пенсне, как у Чехова, в жилетке, лысый, шнобель такой, что рядом с ним клюв нашего Хирурга — курносый. Вылетает и противным-препротивным голоском:
— Фанаты? А ну — пошли отсюда…
Тут Хирург цепляет дедушку за рукав и говорит:
— Это не фанаты. Я их знаю. Это у них — как камуфляж.
Тогда дедок вперивается в Хирурга и говорит:
— Война кончилась лет — сорок назад и я…
А Хирург ему промеж глаз:
— Война не кончилась. Сегодня двадцатое апреля. И сегодня они — прямо с войны…
Дед поворачивается и тоже, как дурак, на календарь. А потом как заорет:
— А вы что здесь стоите? Вы же — врач! В перевязочную больного! В перевязочную.
Сыч поволок филолога. Хирург побежал указывать путь, а я остался с дедком. Неудобно оставлять его одного. Он снял свое пенсне, посмотрел на меня близорукими, огромными глазами и протягивает белоснежный платок:
— У Вас кровь, молодой человек.
Я утерся шарфом, посмотрел и порадовался, что он красно-белый — все не так заметно. Он подержал в руках платочек и говорит:
— Знаете, похоже, я безнадежно стар. Начинаю упускать какие-то вещи. Так и не довелось сходить на футбол. Представляете?
Я улыбнулся, поморщился из-за губы и отвечаю:
— Мне — тоже…
А он смотрит дальше и спрашивает:
— Раз Вы не фанат, подарите мне свой шарф. Мне очень надо.
Я гляжу на свой красно-белый шарф, а он уже наполовину совсем красный. Я отрицательно качаю головой:
— Не могу. «Спартак» — чемпион. А вот шапочку — ради Бога.
Нахлобучил я ему свой красно-белый петушок и дед стал похож на маленького пионера. Всем ребятам — примера. Он, так и не одев свои очки, ушел, а вместо него пришел Сыч.
Филолога нам вернули под утро. У деда были золотые руки. У парня потом не осталось и шрама!
А через неделю отловил меня Сыч, а глаза у него… Я спрашиваю:
Я чуть не сел. Едрена репка, а мы их — так… Тут я вспомнил, разозлился и говорю:
— А чего ж у них свастики на цепях?!
— Так говорят, это — не свастика! У нее рожки в другую сторону, а в темноте…
Тогда я взял Сыча за грудки и очень внятно сказал:
— Ежели на козлах свастика, мне по фигу в какую сторону загнуты ее рожки. Их рога я загну в ту сторону, какую положено. Загну, загибал и загибать буду. Вот такой я тупой и непросвещенный.
Сыч сразу приободрился и говорит:
— Там один на гвоздь налетел. Ему теперь девочки без нужды.
Я просто пожал плечами:
— Так лед-то какой на улице! Мало ли кто поскользнется… Сидел бы дома, раз не умеет гулять!
А через месяц Оленьке пришла пора срочно почиститься. Мы с Сычом и будущей Сычевой женой привезли ее к Хирургу, и он с подозреньем спросил:
— Твое?
Я даже обиделся:
— Мое бы у меня выросло. Девка больно хорошая.
— Его?
