Анти-Popper: Социальное освобождение и его друзья

Вторая, прямо противоположная позиция — это точка зрения ортодоксальных марксистов, которые считают, что в нашей стране развивался, пусть в предельно тяжелых условиях, новый способ производства, новая коммунистическая общественно-экономическая формация, которая сделала первые и успешные, в общем и целом, шаги по пути создания социализма. Причины гибели этой системы ортодоксальные марксисты видят, во-первых, в мощном давлении количественно и качественно доминировавшего на протяжении XX в. и агрессивного по своей природе блока империалистических государств — с одной стороны, внутреннем предательстве со стороны партийно- государственной номенклатуры, начавшемся то ли во времена Хрущева, то ли во времена Горбачева — с другой.

Третья позиция характерна для творческих марксистов, и она включает в себя довольно широкий спектр точек зрения. Это идеи Троцкого и его последователей, которые показали природу нашей системы как попытки создания нового общества (я не хочу пересказывать «Преданную революцию» Троцкого и многочисленные работы его последователей), в результате чего в нашей стране возникла система, включавшая элементы социализма, но при господстве партийно-государственной номенклатуры, бюрократии, которая с неизбежностью должна была привести, по предсказанию Троцкого, через несколько десятилетий своего развития к внутреннему кризису и смене государственно- бюрократической авторитарной системы на буржуазную модель, когда бюрократия захочет поменять свою власть на деньги и превратиться в класс капиталистов (кстати, довольно легко увидеть, что это предсказание Льва Троцкого реализовалось в нашей системе, к сожалению, в полной мере). Существуют и другие трактовки нашей системы как государственного бюрократического социализма или отрицающие вообще социалистическую природу нашего строя, считающую его государственным капитализмом или одной из разновидностей авторитарных систем.

Автор в своих разработках остался, в общем и целом, в рамках этого направления, акцентируя противоречия советской системы как попытку создания нового общества в неблагоприятных объективных условиях, и назвал эту систему «мутантным социализмом».

Мутантный социализм — тупиковый в историческом смысле слова вариант общественной системы, находившейся в начале общемирового переходного периода от «царства необходимости» {в частности, капитализма) к «царству свободы» (коммунизму)', это общественная система, выходящая за рамки капитализма, но не образующая системы, служащей основанием для последующего движения к коммунизму. В то же время эта система впервые в истории человечества в массовом масштабе генерировала ростки ассоциированного социального творчества («живого творчества народа») и идеальный образ (теоретико-художественный идеал) будущего, коммунизма (теория социализма и советская культура как идеальные прообразы будущего были именно так восприняты практически, в реальном образе жизни большинством населения).

Как видно из приведенной выше трактовки термина «мутантный социализм», она построена в основном на марксистской методологии и теории исторического развития. Этот подход базируется на понимании природы нашего строя как системы, возникшей в результате объективных противоречий предыдущей капиталистической модели и в целом «царства необходимости»; как системы, возникшей в результате реальной, объективной, вызванной мощными внутренними противоречиями империализма социальной революции. Она показывает диалектически, т. е. на основе Марксового метода, реальные противоречия «реального социализма», и при этом делает шаг, на мой взгляд, вперед по отношению к классическому марксизму, акцентируя внимание на нелинейности исторического развития, на возможности исторических мутаций.

В этой связи я считаю весьма важным акцент на параллели идей мутантного социализма и трактовки Ренессанса как такой же опережающей мутации, но не социалистического, а рождавшегося пять веков назад капиталистического буржуазного общества. Тем самым, на мой взгляд, творчески развиваемый марксизм (что касается, конечно же, не только позиции автора этого текста, но и позиции большинства других критически мыслящих марксистов) позволяет не только объяснить «реальный социализм», но и сделать на базе его исследования ряд шагов вперед в развитии марксистской методологии.

Теперь о том, насколько марксизм как теория ответственен за те мутации, те трагедии, которые были характерны для нашего недавнего прошлого. На мой взгляд, ответственность всякой теории за реальную практику существует. Существует ответственность Ницше за то, как его идеи были использованы в писаниях Шикльгрубера; существует ответственность католической теологии за зверства инквизиции; существует ответственность классического марксизма за то, что произошло в СССР, в том числе за сталинские ГУЛАГи и идеологическое мракобесие той поры.

Но эта ответственность крайне противоречива и диалектична, поскольку следует различать интенции, присущие всякой теории, особенно гуманистической теории, и те извращения, которые связаны с ее объективным использованием в конкретных обстоятельствах. Это касается и такой теории, как либерализм, выросший из гуманистических идей Просвещения и превратившийся в XIX в., а в наибольшей степени в XX — начале XXI вв. в систему идеологического оправдания глобальной гегемонии капитала, принявшей крайне агрессивные формы как в период колониализма и мировых войн, так и в эпоху локальных агрессий рубежа XX–XXI вв.

Эта ответственность теории состоит в том, что, провозглашая возможность и необходимость движения к новому обществу (а именно таким было раннее христианство, теории Просвещения, таким был и остается марксизм), всякая наука создает возможность для возникновения различного рода противоречивых социальных движений в период мучительного рождения нового общества на практике. И поскольку обоснованием рождения качественно нового общества практически всегда выступает новая теория, возникающая с некоторым опережением практических реформ и (или) революций, постольку эти теории объективно оказываются и провозвестниками, и жертвами тех мутаций, которые принимают рождающиеся новые общества. Поэтому связь теории и практики оказывается более сложной, нежели примитивная доктрина: Маркс написал трактат с предсказанием социализма, Ленин реализовал этот трактат на практике, Сталин привел эту практическую модель к своему апогею, создав ГУЛАГи и репрессии. Такая трактовка может остаться на совести авторов, подобных Хайеку, Фридману и, может быть, даже Попперу, хотя, как я уже говорил, этот автор, как правило, более аккуратен в своих суждениях.

Действительная связь оказывается иной. Противоречия уходящей в прошлое системы, будь то рабовладельческий Рим, феодальная Европа или капиталистический мир, создают объективную потребность в рождении нового общества и общественных сил, которые ищут возможность движения к такому обществу. В этих условиях объективно рождаются теоретические и идейные искания, призванные дать ответы на те вызовы, которые сама жизнь бросает теории. Так появился блок идей христианства с его ранним гуманизмом, с его тезисом о том, что путь к добру и справедливости закрыт для богатого, с его идеей социального равенства и многими другими позитивными, особенно для эпохи, отделенной от нас двумя тысячелетиями, идеями. Так рождалась модель Просвещения с его идеей социального и духовного равенства дворянина и представителя третьего сословия, с его радикальной критикой крепостничества как унижения человеческого достоинства, с его Декларацией прав человека и гражданина и требованием перехода от монархического правления (от произвола и авторитаризма, как мы бы сейчас сказали) к парламентской демократической республике.

Все это было не просто социальным конструированием тех или других проповедников или ученых. Это были ответы на объективные вызовы эпохи. Идеологи раннего христианства и мыслители эпохи Просвещения лишь проговаривали на языке идей и нравственности, на языке теории и знаний то, что было требованием жизни, то, что не могло выразить косноязычное сообщество, готовое к протесту.

Точно так же и марксизм родился из объективных противоречий социальных революций, потрясших Европу в 1848 г., последующих социальных движений, включая Парижскую коммуну, борьбу за социальное освобождение в странах Востока и даже в России (вспомним заочные и очные диалоги Маркса с русскими революционными демократами, начиная от переводов «Капитала» на русский язык и включая явную и неявную полемику Маркса и Герцена).

Именно эти противоречия, именно реальные революционные движения XIX в., процессы создания профсоюзов и социал-демократических партий Первого и, если говорить уже об Энгельсе, Второго Интернационала, именно реальная борьба социал-демократов во всем мире на рубеже XIX–XX вв. вызвали к жизни работы Маркса, Энгельса, Ленина, а позже марксистов, о которых я уже многократно говорил.