он тем не менее какой-то прямолинейный поэт. В нем нет того безумства и чепухи, без которой я поэзии не признаю. Пусть он хоть в целом дворце обтянет все кресла и табуреты венецианским бархатом с золотой бахромой, я все-таки назову его первоклассным обойщиком, а не поэтом. Поэт есть сумасшедший и никуда не годный человек, лепечущий божественный вздор».
«Что касается до Майкова, то он несомненно трудолюбивый, широко образованный и искусный русский писатель, он не то, что иной наш брат-самоучка вроде Кольцова, раздобылся карандашом да клоком бумаги — и ну рисовать. Нет, студия Майкова снабжена всевозможными материалами и приспособлениями. Это скорее оптовый магазин, чем переносная лавочка; но в этом магазине не найдешь той бархатной наливки, какою подчас угостит русская хозяйка, не претендующая ни на какие отличия. Если муз следует титуловать, то к нашим следует приписать Ваше Благородие, а майковскую надо титуловать Ваше Высокостепенство. Что касается до меня, то я скорее забегу к скромному шкапчику еще раз выпить рюмку ароматной влаги, чем в великолепный оптовый магазин, в котором ничем не дадут и рта подсластить».
«В поэте Полонском восхищаюсь не тою сознательно-философской стороною, которую он постоянно тянет в гору, как бурлак барку, умалчивая при этом о тех причудливых затонах, разливах и плёсах, которых то яркая, то причудливо мятежная поверхность так родственно привлекает меня своею беззаветностью».
«Мечты и сны» — вот, по Фету, основной источник его вдохновений
Фантазии, грезы, «темный бред души» — вот что, по Фету, закрепляет и передает его поэзия. Он говорит о своих стихах
Это — тонкая поэтическая характеристика художественных устремлений Фета. Однако сами стихи, в которых она дана, развивают мысль логично и на «бред неясный» они совсем не похожи. Да и в стихотворных декларациях Фета таким, как эта, противостоят другие, говорящие о красоте искусства как отражении красоты действительности, например
Несомненна тяга Фета к «мечтам и снам», ко всему, что «оторвалось» от «бездушной и унылой» обыденности и прошло сквозь горнило фантазии. Но в основе его поэзии лежат не «грезы», и он вовсе, как увидим дальше, не чуждается самой конкретной реальности. Фета всегда ценили — и мы ценим — прежде всего как певца природы и тонких душевных переживаний, раскрывающего жизнь природы и жизнь чувства с необычайной зоркостью и эмоциональностью.
Тесно связаны с основными мотивами эстетики Фета его поэтические жалобы на бедность слова для выражения чувства («Искал блаженств, которым нет названья», «Неизреченные глаголы», «Невыразимое ничем», «Но что горит в груди моей — Тебе сказать я не умею», «О, если б без слова Сказаться душой было можно», «Не нами Бессилье изведано слов к выраженью желаний» и т. п.).
Поэзия в понимании Фета непреднамеренна («…не знаю сам, что буду Петь, — но только песня зреет…»), бездумна, связана со «снами», «неясным бредом» и, как музыка, навевает настроение звуком
Ниже было сказано об исключительной роли в поэзии Фета мелодики, ритмики, строфики, — всего, что Фет понимает под словом «звук». Но и тут Фет не обходится без очевидных преувеличений.
26 августа 1888 г. П. И. Чайковский в письме к К. Р. дал такой отзыв о Фете «Считаю его поэтом безусловно гениальным, хотя есть в этой гениальности какая-то неполнота, неравновесие, причиняющее то странное явление, что Фет писал иногда совершенно слабые, непостижимо плохие вещи <…> и рядом с ними такие пьесы, от которых волоса дыбом становятся. Фет есть явление совершенно исключительное; нет никакой возможности сравнивать его с другими первоклассными или иностранными поэтами <…>. Скорее можно сказать, что Фет в лучшие свои минуты выходит из пределов, указанных поэзии, и смело делает шаг в нашу область. Поэтому часто Фет напоминает мне Бетховена, но никогда Пушкина, Гете, или Байрона, или Мюссе. Подобно Бетховену, ему дана власть затрагивать такие струны нашей души, которые недоступны художникам, хотя бы и сильным, но ограниченным пределами слова. Это не просто поэт, скорее поэт-музыкант, как бы избегающий даже таких тем, которые легко поддаются выражению словом. От этого также его часто не понимают, а есть даже и такие господа, которые смеются над ним или находят, что стихотворения вроде „Уноси мое сердце в звенящую даль…' есть бессмыслица. Для человека ограниченного и в особенности немузыкального, пожалуй, это и бессмыслица, — но ведь недаром же Фет, несмотря на свою несомненную для меня гениальность, вовсе не популярен».
К. Р. процитировал этот отзыв в письме к Фету. В ответном письме Фет пишет «Он (Чайковский. — Б. Б.) как бы подсмотрел художественное направление, по которому меня постоянно тянуло и про которое покойный Тургенев говаривал, что ждет от меня стихотворения, в котором окончательный куплет надо будет передавать безмолвным шевелением губ. Чайковский тысячу раз прав, так как меня всегда из определенной области слов тянуло в неопределенную область музыки, в которую я уходил, насколько хватало сил моих».
На самом деле выйти «из области слов» никакой поэт не может, и в лучших стихах Фета «звук» обогащает, а не ослабляет смысл.
Из того, что Фет говорит о звуке и о смысле своих стихов, можно как будто сделать вывод, что если не на деле, то в своих мыслях и высказываниях он в искусстве ценил художественную форму выше содержания. И это было бы неверно. В своем первом и наиболее развернутом эстетическом трактате «О стихотворениях Ф. Тютчева» Фет писал
«Художественность формы — прямое следствие полноты содержания. Самый вылощенный стих, выливающийся под пером стихотворца — не поэта, даже в отношении внешности не выдерживает и
