— Стой!
В ответ длинный выругался:
— Вот я тебя, мерзавец, посажу на гауптвахту, так ты научишься обращению!
Ванюшка взмахнул плетью и огрел его. Длинный шлепнулся в пыль, перевернулся и выругался еще крепче. Спешившиеся всадники схватили его за руки.
— Братцы! — изумленно сказал Семен Безродный. — Генерал!
— Чего врешь! — строго прикрикнул на него Ванюшка. — Будут тебе генералы по ночам пешком бегать.
— А я говорю, генерал! — не унимался Безродный. — Я, брат, ночью лучше кошки вижу. Вот они, аполеты. И лается, как генерал.
Ванюшка вытащил из голенища электрический фонарик и посветил им. В туманно-голубоватом снопе света заискрился пышный генеральский эполет.
— Что за черт! — сказал Ванюшка. — И впрямь генерал. Чего ж он шпарит по степи?
— Самосшедший, — предположил кто-то.
— Канальи!.. Ракалии!.. Я вас, курицыных детей! — опять закричал длинный. — Отвечайте немедленно: какой части?
— Да, — сказал задумчиво Ванюшка, — ругается он соответственно… Только голос, товарищи, больно знакомый. Где я слышал этот голос?
— На голос нашего Трубы походит, только позлее будет, — заметил Безродный.
«Генерал» ахнул:
— Да кто ж вы такие? Ванюшка, неужто это ты?
— Я, — сказал Ванюшка. — А это ты, Труба?
— Ох, я!.. А то кто ж! Ну, а вы чего ж такие? Вроде казаков стали. Или к белым перекинулись?
— А ты чего такой? Или до генерала у них дослужился?
— Ой, да я ж прямо со сцены… Недоразумение быстро выяснилось.
— Братцы, голубчики! — заторопил Труба, чуть не плача. — Скачите к командиру, спасайте Артемку с Костей! В подвал их сволокли. А живы, нет ли не знаю.
— В подвал? А где он, этот подвал? — глухо спросил Ванюшка.
— Да там же, под самым ихним штабом.
Ванюшка озорно вскинул голову:
— А что, братцы, нагрянем на этот подвал? Форма у нас подходящая, пароль знаем…
И, наверно, помчались бы молодые партизаны к нам на выручку, не спросясь командира, помчались бы и загубили бы все дело, весь план и сотню наших людей, если б не вмешался самый старший из них, фронтовик германской войны Петр Кучеренко:
— Это как же так? Нам поручили дорогу для главных сил прочистить без выстрела, а ты хочешь всю вражью силу на ноги поставить?
Ванюшка поскреб в затылке:
— Ну, так сажай же «генерала» к себе за спину и скачи к командиру. — Он тронул поводья, но тут же повернул коня назад и, наклонившись к Трубе, смущенно сказал: — Я того… извиняюсь. В другой раз, если случай выдастся, огреешь меня.
Черный великан
Нас освободили, когда в городе еще шел бой. Первыми в подвал ворвались Ванюшка, Труба и Таня.
Когда Ванюшка осветил нас своим фонариком и Труба увидел Артемку в страшных кровоподтеках, он схватил его руки, уткнул в них свое лицо и громко, надрывно зарыдал. Артемка, стиснув зубы, поднялся на колени, но силы оставили его, и, уронив голову на грудь, он медленно стал валиться на землю.
И тут я понял, что, поддерживая все время со мной в темноте разговор, он делал это сверх сил, ради меня, чтобы не дать мне упасть духом.
Над Артемкой склонилась Таня, а мы трое, полные ярости, бросились наверх. Я оторвал от пояса Ванюшки гранату и сунул ее к себе в карман.
Наверху нас ждал тот самый казак, которого полковник ударил по лицу.
— Товарищи, — сказал он хрипло, — я с вами…
Казарма еще пылала, освещая все вокруг трепещущим багровым светом.
Мы хотели бежать в проулок, откуда доносились выстрелы и крики, но в это время из окна белогвардейского штаба выпрыгнул какой-то человек, одетый в серый пиджак и полосатые штаны. Он оглянулся, втянул голову в плечи и побежал вдоль забора.
— Потяжкин! — крикнул я, узнав в штатском человеке по его сутулой спине и несгибающимся ногам Артемкиного мучителя.
— Он самый! — подтвердил казак.
— Где? — гневно обернулся Ванюшка.
— Вон, вон… к калитке подбегает!
Пришпорив коня, Ванюшка в одну минуту оказался рядом с офицером-палачом:
— А, так ты мужиков сечь!.. Вот тебе за марьевских! Вот тебе за тузловских! Вот тебе за каменских!..
Плетка то взлетала вверх, то со свистом падала на сутулую спину.
— За Артемку! За Артемку дай ему! — яростно прогрохотал Труба.
— За Артемку! — тотчас же подхватил Ванюшка. — За Артемку!.. За Артемку!..
Потяжкин бежал что было духу и так выкидывал своими вдруг обретшими сгибаемость ногами, будто старался достать себя пятками пониже спины.
Мы едва поспевали за Ванюшкой.
Так мы обогнули казарму и оказались на базарной площади. Но то, что мы там увидели, заставило нас на мгновение застыть на месте. Около квасной будки метался огромный, с черным лицом человек и, размахивая дубиной, похожей на вывернутый из земли фонарный столб, отбивался от пятерых белогвардейцев. Те бросались на него с обнаженными шашками, стреляли, но великан удары парировал дубиной, а от пуль, как щитом, прикрывал грудь какой-то железной круглой крышкой.
Вдруг он прыгнул вперед, повернулся, поднял над головой будку и с ревом швырнул ее в белых.
И тут, будто в ответ на этот рев, рядом со мной раздался другой рев, еще более яростный и оглушительный. Это ревел Труба, выворачивая из мостовой булыжник.
Ванюшка бросил Потяжкина, пронзительно, по-разбойничьи свистнул и погнал коня на белогвардейцев.
— Джим!.. Джим!.. Держись, держись! — неистово кричал я, несясь вслед за Ванюшкой с гранатой в руке.
Двое белогвардейцев убежали, один свалился под дубиной великана, другой под шашкой Ванюшки, третьего сшиб казак.
Великан отшвырнул ногой фонарный столб, прижал руку к груди и, показывая в улыбке белые зубы, сказал:
— О, товарищи, какой большой вам спасибо!..
С руки его стекала кровь.
Я догадываюсь
Мы разгромили крепточевских белых раньше, чем к ним пришел на помощь полковник Волков. До тридцати солдат и простых казаков сдались нам без сопротивления, и мы их распустили по домам. Но
