— А тряпочку свою, — сказал Ларион Степе, — жене снеси, пусть постирает. — И, толкнув вагонетку, поехал за углем.
Он и сам скоро стал чернее Степы, только была надежда, что пыль и сажа еще не въелись и отмоются. Ларион и не знал, что главная грязь еще впереди: перед концом смены они со Степой чистили зольники. Степа залез под печь и выбрасывал наверх душную, едкую золу вперемешку с неостывшим шлаком. Ларион насыпал эту золу на вагонетку и возил во двор, вываливая между кучами гари и железной обрези.
— Эй, дядя, много еще там? — наглотавшись серой пыли и чумея от угара, спросил Ларион, наклоняясь над зольником.
— Дак ведь когда ее мало-то? — проскрипел внизу Степа. — Вози знай помаленьку…
Помаленьку Лариону не хотелось. Он прыгнул сам в зольник, отнял у Степы лопату, стал выгребать. Кончив, выскочил наверх, серый, как сатана, стал тереть руки и лицо снегом, шапкой выколачивать из себя едкую пыль. И тут увидел Варю.
Она стояла возле топок, размотала платок и поправляла сползшую с затылка косу.
— Живые вы? — спросила она, улыбаясь.
— Живой, только на баню с вас. Грязный стал, как шут.
Она усмехнулась:
— Что ж, вопрос законный. Приходите, истоплю. Веники припасены, за жаром дело не станет…
После смены она нагнала его на заводском дворе, и они пошли рядом. Он видел, что и она устала, и шаг у нее не быстрый, и губы так же обсохли, как и у него, и глаза красноваты от жара. В короткие свободные минуты он успел заметить, как Варя с клещами в руках помогала печным доставать из печи горячие листы. Конечно, она бригадир, ее дело бы только распоряжаться, но она, видно, не такая…
Теперь, когда они шли рядом, Варя заговорила с ним, как со старым знакомым. Толковала ему про план, про то, как обеспечить прогрев, как бороться с переплавкой.
— Уж больно завод-то ваш дряхлый, — сказал Ларион. — Мне в Сибири довелось все же кое-какое производство поглядеть. Домны видел, блюминги. А у вас тут все на человечьем дыхании, на горбу.
Ей, наверное, показалось, что он уже жалеет, что попал к ней в бригаду. И она сказала неласково:
— Сейчас такое время, что перебирать не приходится. И у нас тут хотели полную перестройку делать, оборудование менять, да война всех обманула. Это верное твое слово, что на одном дыхании. Только ведь чем богаты, тем и рады. Каждый месяц, считай, две тысячи тонн катаем и отжигаем. Посчитай, сколько фронту-то дали! Ну, счастливо вам пока, до свидания!..
— До свидания, Варвара Касьяновна, — сказал Ларион.
…Так одна за другой пошли смены. С утра, в обед, в ночь… Пылает печь, идут алые листы, грохочет молот. Варя ходит по цеху, зорко глядит своими черными глазами, прикрывая лицо рукавицей, суется прямо в огонь. У нее в бригаде пятнадцать мужчин и молодых ребят, но Ларион не слыхал, чтобы Варя с кем-то зубатилась, да и говорит она немного, тем более, что какой же разговор, когда гудят моторы, бьет молот, дребезжит железо. Только порой Степе достается от Вари, когда меркнет в печи.
И Лариону скоро надоело смотреть, как тот канителится.
— Слушай, друг, вались ты отсюда к старой бабушке! — как-то не выдержал он. — С твоей ухваткой кислым молоком торговать!
И окликнул Варю:
— Варвара Касьяновна, у меня предложение. Может, поменяешь нас местами?..
— Неуж осилишь? — спросила она, тревожно метнув взгляд на его беспалую руку. — Как бы не сесть нам…
Она стояла и в волнении смотрела, как Ларион швырял уголь в обжору-печь. Став поневоле левшой, Ларион развил в левой руке и плече большую, упрямую силу. Только со стороны на него было странно смотреть: будто человек делает все не так. И непонятно, почему же все-таки у него получается все правильно.
— Вот где-ка шуровщик-то хороший пропадал! — радостно сказала Варя. — Спасибо тебе, Ларион Максимыч, выручаешь ты нас! А Степана-то не жалей, гоняй. Он сейчас рукава спустит.
«А ну его, — подумал Ларион, — шут его знает, может, больной…»
И он попустительствовал Степе: когда тот задремлет где-нибудь в черном, закопченном уголке, Ларион, махнув рукой, сам привозил вагонетку-другую угля. Только один раз, когда уж очень устал и боялся, что заморозит печь, тряхнул Степу за плечо.
— Ты, я вижу, хочешь два горошка на ложку: я бы и шуровал, я бы и уголь возил. Ну-ка, беги давай!..
Тот послушно побежал, и было в нем что-то жалкое, почти плачевное: в лучшие времена такого работничка близко бы к печи не подпустили. Плел бы где-нибудь лапти… А сейчас и такой нужен.
— У тебя жена-то есть? — как-то спросил Ларион Степу.
— Как же без жены?.. — отозвался Степа.
— И дети.
— Ага. А у тебя?
— У меня вот никого нет. Ты, черный, богаче меня. А я еще тебя жалел.
Степа в первый раз улыбнулся Лариону и решил его утешить:
— Дак ведь наживешь еще детей-то… Хитрого ничего тут нет…
Разговор этот слышала Варя. Она стояла за Ларионовой спиной, поджав губы в смешке, а когда Ларион обернулся, сказала весело:
— Глянь-ка, Степа наш разговорился! А ведь мы его вроде за немого держали. Видно, по душе ты ему, Золотов, пришелся.
— А вам? — вдруг в упор спросил Ларион.
— Что ж, и мне… — не сразу ответила Варя.
После смены он подождал ее на улице. Она сразу увидела его возле занесенного снегом чужого огорода.
— Можно, провожу вас?
— Что это вдруг вздумал?..
— Сами же сказали, что по душе…
Варя холодно поглядела на Лариона.
— Я в том смысле сказала, что робишь хорошо, за чужую спину не хоронишься. Я так считаю, что это — самое главное в человеке. Какая радость, если только для себя?..
Она как-то подобрела и даже поглядела Лариону прямо в глаза.
— А я вот завод наш люблю, верь совести, — сказала она тихо. — Ты полюбишь, вот и дружба у нас с тобой пойдет. Да тебя вроде и так видно — трудяга. Сколько мы с вами знакомые? Двух недель нет, а уж кажется, что давненько…
— Помнишь, как в лес с тобой ходили? — спросил Ларион.
— Помню, — тихо сказала Варя. — Как не помнить-то?..
В конце января Варя собрала перед сменой свою бригаду и сказала, таинственно улыбаясь:
— Ну, мужики, сурприз есть. Дают нам за январский план четыре пол-литра вина на бригаду. Как делить будем?
Были голоса за то, чтобы разделить всем поровну, хоть по стопке. Другие предлагали бросить жребий. И Варя согласилась:
— Верно, что по губам-то мазать! Кому достанется, тот и шикуй.
Вслед за другими и Ларион запустил левую руку в шапку, куда набросали билеты со «счастьем». Он и сам не поверил, когда выгреб билет со счастливой меткой.
— Смотри-ка! — громко сказала Варя. — Новый-то у нас везучий. Значит, выпьем, Ларион Максимыч?
— Что же, — растерянно отозвался Ларион. — Можно…
Еще один счастливый билет, как на грех, достался Степе, и это всем показалось уж очень обидно:
