истинного. Но и матушка на цепь не попадет, слишком мудра. Запрут ее во дворце культуры для идиотов, а нас отпустят на все четыре стороны. И тогда, дорогой дядюшка, начнутся для вас судные дни. Жира на вас много, мыло будет люксовое.
Дядька скривился:
— Ну хорошо. Я согласен. А вы, мои милые деточки?
Милые деточки сразу же закивали головами. Мне нравилась их немногословность. Мы пожали друг другу руки, и дядька сказал:
— Ну, такое дело не жалко и обмыть. Пошли в хату.
Тетка накрыла на стол. Дядька достал из шкафа какую-то замшелую бутылку и разлил по бокалам. В жизни еще не приходилось мне пить более грязного пойла. Наверно, и покойник скривился бы, если бы кто плеснул ему этой заразы на губы. Закусил я соленым огурцом, потому что те вареники с мясом, что появились на столе, доверия у меня не вызывали.
С той поры пошло наше дело так успешно, что заработали мы довольно деньжат и начали уже обдумывать, как нам расширить производство. Не обходилося, правда, и без ссор — и дядька, и наша мамка никогда не упускали случая друг друга обмухлевать.
Однажды мама и говорят дядьке:
— Слушай, Лендзя, а почему бы нам не породниться?
Вот и пришел черед сказать мне пару слов про дядькину дочку, которой было семнадцать и которая считалась на выданье. Звали ее Рузя. Это было придурочное от рожденья создание, которое надо было бы держать где-нибудь на темном чердаке, чтобы она порядочных людей не пугала.
Представьте себе худющую, позеленевшую, а вдобавок, вроде бы всего этого было мало, еще и усатую бабенку. И вот на такой немытой мармизе меня собрались обкрутить.
Я уперся руками и ногами:
— Да она-де страшная, как мир социализма! Когда я ее вижу, у меня все опускается и икота берет.
— Сын мой, — сказала мамуля. — Наше дело требует этого. И если ты не дашь согласия, то придется мне прибегнуть к крайней мере.
Она так выразительно посмотрела на меня, что я почувствовал уже себя одной ногой там же, где мой любимый папочка.
Свадьбу закатили на всю губу. В городе стало меньше бродячих котов и собак, а сколько уж ворон понастреляно — тому и счета нет. Тетка из них напекла таких курчат в сметане, что гости чуть ли пальцы не проглатывали. Не говорю уж о тушеной крольчатине из котов и печенке из собак. Тетка вложила весь свой кулинарный талант, чтобы даже самый придирчивый гурман не засомневался в натуральности колбас, паштетов и окороков.
Я сидел с квасной миной на лице, а рядом торчала, как шило из мешка, моя Рузя. Усатая улыбка сияла от уха до уха.
Долгое время я старался не смотреть в ее сторону, чтобы не портить себе аппетит и добросовестно поесть те несколько натуральных бутербродов, которые мне мама рассовала по карманам. Но тут эти поцы, ее прибабахнутые братики, подняли страшный крик — мол, горилка горькая (а разве может она быть сладкая, если ее из кизяков гнать?) и пить они, видишь ли, не будут, пока молодые не подсластят.
Я побледнел и чувствую, как мурашки ползут у меня по спине. До каких там, к чертовой матери, сластей! Такой решетке разве что ботинки дай поцеловать, так, может, заблестят от ее губ, как от дегтя. А эти ироды не унимаются, надрываются так, что их рожи прямо посинели от натуги.
Рузя тем временем жмется ко мне, как собачка, и я чувствую, как что-то у нее бурчит в животе, вроде кто-то там под гору тачку кирпичей толкает.
Поднялся я на ноги с тяжелым сердцем, Рузя в меня морду свою тыц, да и обслюнявила всего так, что чуть нос не отгрызла. Присосалась кляча, как пиявка, думал, что и душу из меня высосет, потому что уже чувствовал, как в желудке буйные соки заходили и поднялись к горлу. Еле я оторвал ее от себя и упал на скамейку. Морда прямо блестела у меня от слюны, а вытереться неприлично, так я схватил кусок каравая и, даром что испечен он был из тырсы, набил им рот, чтобы хоть так как-нибудь вытравить вкус Рузиных губ.
Тем временем родственники почему-то решили, что я прямо горю уединиться с молодой, и, подхватив нас под руки, затащили в комнату и закрыли на ключ.
Моя женушка, вся красная от неутолимой жажды, переполненная желанием наконец уничтожить железобетонную линию Мажино своей невинности, вмиг поскидала с себя всякие манатки, все, что прикрывало от людского глаза ее костлявые формы, и стала передо мной гола-голесенька, в чем ее придурочная мама родила.
Мой мрачный взгляд проехался по гладенькой поверхности отсутствующих грудей, провалился в запавший, с синими прожилками живот, на котором можно было бы гвозди выпрямлять, и с ужасом заблудился в черной кудели, торчащей из-под живота. Эта жуткая метла оглушила меня своей непропорциональностью в отношении с остальным телом, и я сразу заподозрил талантливую рученьку тетушки.
Злорадно улыбаясь, я хватил это гнездо, Рузя вскрикнула, а в руках у меня оказался обычный парик, не без мастерства приспособленный для исполнения совсем других функций. А на месте, где только что чернели непролазные кущи, рыжела теперь несмело хошиминовская бородка, которую Рузя совершенно уместно решила целомудренно прикрыть костлявой ручкой.
Чтобы как-то развеять атмосферу, Рузя хихикнула и, опрокинувшись в постель, живо раскинула ноженьки, чтобы я хоть теперь не засомневался в наличии того места, на котором меня, дурака, женили. Я действительно увидел, что там все в порядке и не скачет на меня замаскированный миксер, ведь от моих родственников всего можно было ожидать.
Та-ак, думаю, если сейчас не научу ее уму-разуму, то когда же учить? И, скинув ремень, подступаю к ней, а оно — понятно, глупое — лыбится да потягивается, как кошка. Ухватил я подушку, мордень ей накрыл да ну же крестить по чем попало. Она, как змеюка, извивается да кидается, прямо кости тарахтят, а я не унимаюсь — крест-накрест, аж ремень к коже прилипает.
Отвел я душу, сел около нее да и говорю:
— Только пискни кому — порешу на месте. Я такой. Поняла?
— Угу, — сквозь слезы.
— И чтобы больше я тебя голой не видел. Твои божественные формы действуют на меня, как на кота скипидар.
После того породнения, может, мы и жили бы себе как сыр в масле, но наша мамуля уже совсем истощилась в силах и как несравненная Лолита могла теперь удовлетворить разве что такого парня, что пятнадцать лет в криминале отсидел, да еще перед этим хорошенько его напоив.
Собралась вся наша семья за квадратным столом и начала размышлять, как же тут выпутаться из трудной ситуации.
Вот я и говорю:
— Если наша маменька уже не того, то я предлагаю к этому делу привлечь или тетку, или мою любимую женушку.
Эк, что с дядькой сделалось! Как подскочил он на свои кривоножки, да как замолотит кулаками по столу:
— Не позволю! Не дам! — и всякое такое, приправленное перчеными словечками.
А его три недотепка за ножи и вилки схватились, вроде спутали меня с печеным индюком.
— Ага, — говорю я, — так значит, как ваша сестра, а моя матушка, надрывалась на общий карман, так вы ни гу-гу, а как очередь до ваших дошла, так вы сейчас же на тормоз жмете?
— Я слабая для такой работы, — сказала тетка.
— Она очень слабая, — подтвердил дядька. — Мы с ней теперь не чаще, чем раз в два дня сражаемся, да и то чух-чух, лишь бы поскорее.
