Левша не спеша пересек центральную аллею, уважительно задержавшись у могилы, судя по надписи на гранитном бюсте, принадлежавшей профессору Мещанинову, который во времена немецкой оккупации продолжал работать в городской больнице и прятал бежавших из плена красноармейцев.
Чуть поодаль, отделенное неглубоким оврагом, располагалось еврейское кладбище. Было оно значительно меньше, но гораздо ухоженнее православного.
Левша часто хаживал этим, навевающим печальное настроение, маршрутом. Дело в том, что сразу же за кладбищенским забором начинался Мичуринский сад, поделенный на дачные участки, посещение которого, в отсутствии владельцев, было его любимым занятием. Дорогу в Мичуринский сад ему показал местный гроза садов и огородов по кличке Пенс. Пенс с двумя братьями, Бобом и Санькой-Святым, были первой скрипкой в начинающей формироваться шайке поселковых нарушителей спокойствия. У старшего брата Боба было бельмо на глазу, и эту троицу называли 'Косыми'. Помимо садов и огородов Косые время от времени 'заныривали' на склады готовой продукции ближайших заводов и фабрик. Изделия завода 'Промбытпластмасс' расходились быстро, и вечера Косые коротали за картами. В уличных драках Косые держались кучно и никогда не отступали, а на карьере, где собиралась купаться вся окрестная шпана, низкорослые, мускулистые, с кривыми ногами и короткими борцовскими шеями Боб, Пенс и Святой были лучшими пловцами. Никто кроме них не решался нырнуть 'ласточкой' с высокого обрыва.
Кладбище было закрытым, и здесь давно никого не хоронили, поэтому Левшу насторожило появление двух свежих могил. Тем более, что находились они на склоне оврага, между православным и еврейским кварталами, как будто в этих могилах были похоронены представители неизвестного до сей поры вероисповедания. Вместо крестов или памятников странные захоронения были увенчаны черными металлическими табличками с выведенными от руки белой краской номерами, и выглядели печально даже на этом безрадостном фоне.
Левша прогнал грустные мысли и завязал байковую, клетчатую рубаху на животе. Подтянувшись на руках, на мгновенье задержался на заборе и, убедившись в отсутствии дачников-мичуринцев, спрыгнул вниз. Основная часть урожая уже была собрана законными владельцами, и прошло больше часа, пока юный садовод собирал переспелую антоновку, сливы и виноград, который предусмотрительно рвал в последнюю очередь. По мере продвижения по неприятельской территории, талия увеличивалась в размерах, он быстро набрал вес и начал понимать, что будет сложно преодолеть высокий забор. Расстаться даже с малой частью добычи не хотелось, и Левша пошел вдоль ограды, заодно присматриваясь к пустующим дачным домикам, в надежде на последующую поживу. В конце сада был склон, забор делал уступ, и он без труда оказался на кладбище. Возвращаясь назад, подошел к свежим могилам с другой стороны и замер от удивления. На склоне оврага он еще издали заметил до боли знакомую фигуру. У отдельно стоящих свежих могил с непокрытой головой стоял Катсецкий.
'Чего сюда занесло этого сивого мерина', – подумал он, прячась в заросли сирени на еврейском кладбище. Поборов желание тот час же 'унести ноги', замер за треснутой мраморной плитой с надписью: 'Человек дан жизни взаймы'. Левша не был склонен ни к философии, ни к филологии, но если бы он делал эту надпись, то слова 'человек' и 'жизнь' поменял бы местами.
Украдкой наблюдая за своим недругом, он от избытка внимания потерял счет времени. Исподволь наступали сумерки. В желтой холодной раме зари на кончики крестов тихо опускался солнечный диск. Тень от одиноко стоявшей на склоне оврага фигуры стала длиннее и спряталась между могил. Издали Левша не мог разглядеть выражения лица Катсецкого, но казалось, что его рот растягивался в какой-то странной гримасе, которую можно было принять за улыбку старого бродячего арлекина.
– Не иначе, как и вовсе старый пень умом тронулся, – усмехнулся наблюдатель и, сделав большой крюк, вышел на дорогу к Архиереевой даче.
Левша всеми силами старался не попадать на глаза своему беспокойному соседу, и следующая встреча, круто изменившая их отношения, произошла только через месяц.
На октябрьские праздники, все еще охочий до баб, Никанор, по какой-то одному ему известной причине, не ночевал дома двое суток. Возвращался восвояси старый служака поздней ночью и навеселе. Если быть предельно точным, Никанор был пьян в стельку, еле держался на ногах, и было очевидно, что не совсем верно рассчитал количество выпитых горячительных напитков. Не добравшись до жилища несколько десятков метров, Катсецкий поскользнулся, неосторожно ступив на край лужи у водопроводной колонки, качнулся
Разбудила Никанора ледяная свежесть бледного, ненастного утра. Столбик термометра за ночь опустился до минуса десяти по Цельсию, лужа замерзла и заковала гуляку в ледяные кандалы. Проснувшись, он сделал несколько попыток принять свойственное ему ранее вертикальное положение, но они закончились неудачей. Лужа была неглубокой, и Катсецкий погрузился в нее всего на четверть своего объема, но кромка льда, окружавшая почти половину его тела плотным кольцом, держала пленника мертвой хваткой.
Никанор скосил глаза в сторону Архиреевой дачи, до которой было рукой подать, в надежде увидеть кого-либо, но кроме рыжего соседа по кличке Золотой, квартировавшего в стоявшей в конце двора будке от немецкой душегубки, никого не обнаружил.
Переживший оккупацию и двойное освобождение Города, Золотой не раз видел трупы военных, вмерзших в землю. Зимняя бескормица военного времени заставляла забыть страх, и он по ночам пробирался далеко за город. Там, где недавно проходили бои, можно было неплохо поживиться, и Золотой, вместе с местными жителями занимался мародерством. Разыскивая разорванные ранцы и вещмешки погибших с обеих сторон, он добывал себе пропитание. Золотого вряд ли можно было назвать полноценным мародером. Не в пример жителям, он охотился только за харчами. А настоящие мародеры снимали с трупов все, что можно было продать на барахолке или обменять в деревнях на продукты. Больше всего ценилась обувка, к которой Золотой, по объективной причине, был равнодушен. Он, в силу своего конституционного строения, просто не мог найти ей применения. Да и не сильно в ней нуждался.
Как-то в сорок третьем Золотого застукала на горячем немецкая похоронная команда, и хромой фельтфебель открыл прицельный огонь из автомата. Золотой чудом спасся бегством, но был ранен и потерял конечность. С тех пор он остерегался подобных ситуаций.
Осторожно потрогав замерзшую поверхность лужи, Золотой убедился в ее прочности и обнюхал покрытую 'гусиной кожей' ладонь Никанора. Выискивая, чем бы поживится, мародер прыгнул Кату на грудь, изогнулся дугой и угрожающе зашипел. Никанор был не из робкого десятка и побывал во многих передрягах, из которых выходил с честью. Но, никак не ожидая такой наглости от низкорослого Золотого, он опешил.
Хмель уже давно выветрился и, возможно, впервые в жизни Никанор испытал леденящий душу страх. Боялся не за свою жизнь. Смерть его не страшила. Он знал наверняка, какой будет его кончина. Ужас рождало состояние собственной беспомощности. В силу своей профессии часто задумывался над тем, что испытывает человек, приговоренный к смерти, в свои последние минуты, и не находил ответа. Сейчас на ум почему-то лезло название старой, потрепанной книги, пылившейся на комоде, прочитать которую, не было то времени, то желания. А чаще и того и другого. Книга, которую он нашел в камере смертников в промежутке между сменой постояльцев, называлась 'Каждый умирает в одиночку'. Никанор силился вспомнить автора, но это не получалось. От этих мыслей перед глазами поплыли розовые круги, и начал мутится рассудок. В предрассветном мареве рыжий кот, шипящий у него на груди, вдруг показался чертом. Отсутствие хвоста, являющегося неотъемлемой частью кошачьей породы, только подтверждало его потустороннее происхождение. Никанора и раньше в самых разнообразных видах посещало подобное видение, но он всегда разгадывал его сущность, и 'нечистый' исчезал. Сразу же после того как он бросал пить.
– Пропади, черт кургузый,- одними губами пробормотал Никанор.
Он свободной рукой схватил рыжего кота за горло, стараясь перекрыть кислород, и сжал из последних сил. 'Нечистый' хрипло, простужено мяукнул и, извиваясь, разодрал обидчику руку до крови.
