отчаиваться.
На ходу Найланд Смит порывисто схватил капитана за руку и воскликнул:
— Не отчаивайтесь пока! Еще не все кончено!
Они начали спускаться на первый этаж. Там разгоряченный успехом Харвей Брэгг, уже вкусивший сладких плодов диктаторства и оглушенный овациями огромной толпы, вышел в небольшой вестибюль, забитый привилегированными гостями и репортерами.
Его охрана — сильная и надежная, как ни у кого в Соединенных Штатах, — следовала за ним. Поль Сальвалетти шел рядом с хозяином.
— Люди! — вскричал Брэгг. — Знаю, что вы чувствуете сейчас! — Он встал в свою любимую позу и вскинул руки над головой. — Все вы дышите сейчас воздухом новой, лучшей Америки… Сметено еще одно препятствие на пути к счастью всей нации. Люди! Нет иного плана переустройства общества, кроме моего. Наконец мы можем приступить к построению самых совершенных механизмов государственного управления из всех, какие когда-либо знала Америка.
— Не только Америка, но и любая другая страна! — Чистый музыкальный голос Сальвалетти поднялся над гулом толпы. — Африка, Европа — или Азия.
Когда он произнес слово «Азия», Герман Гроссет, до сих пор красный от возбуждения, вдруг смертельно побледнел. Глаза его засверкали, в уголках губ запузырилась пена. Молниеносным движением он выхватил из кармана пистолет, прыгнул вперед и дважды выстрелил Харвею Брэггу в сердце…
Все онемели от ужаса и изумления. Наступило мгновение тишины, подобной мучительному стону.
Затем верные телохранители, опоздав лишь на секунду, буквально изрешетили пулями тело Германа Гроссета.
Он умер раньше своей жертвы. Простреленный десятками пуль, он бездыханный рухнул на пол, в то время как Харвей Брэгг упал на руки Сальвалетти.
— Герман! Боже мой! Герман… — были последние слова умирающего.
ГЛАВА XXII
ТАЙНА МОЙИ ЭДЕР
— Я теряюсь в догадках, Хэпберн! — Найланд Смит нервно расхаживал взад-вперед по гостиной. — Я не вижу смысла в этой шараде.
— Я тоже, — откликнулся капитан.
Смит уставился в окно на давно знакомый городской пейзаж. Стоял прекрасный зимний день. Статуя Свободы вдали виднелась совершенно отчетливо во всех деталях. Высокие здания подобрались как будто ближе к «Регал-Тауэр», и казалось, полгорода заглядывало в окна гостиной.
— В принципе я предполагал, что Орвин Прескотт может пережить нервный срыв и полностью потерять память. Его плачевное выступление в Карнеги-холле явилось результатом какого-то гипнотического внушения — в умении воздействовать на человеческую личность таким образом доктору Фу Манчи нет равных.
Марк Хэпберн зажег сигарету и медленно проговорил:
— Раньше я считал, что вы несколько преувеличиваете всемогущество этого человека. Теперь я считаю, что в своих рассказах вы преуменьшили его силы. Сэр Дэниз! Он не просто величайший ученый мира — он волшебник!
— Выбросьте из головы «сэра Дэниза»! — прозвучал резкий ответ. — Я урожденный Смит. Пора бы уже запомнить это.
Марк Хэпберн улыбнулся одной из редких в последние дни улыбок — улыбкой застенчивого школьника.
— Рад слышать это от вас, Смит, — смущенно сказал он. — Ибо я горжусь тем, что мы с вами друзья. Возможно, это звучит глупо, но это действительно так.
— Я ценю вашу дружбу.
— Насколько я понял из ваших слов, — продолжал Хэпберн, — существует возможность (хотя в своей медицинской практике я с подобными случаями не сталкивался) вложить в мозг находящегося в наркотическом опьянении человека некую программу действий, которую он выполнит по пробуждении. То есть я могу поверить, что именно это и произошло с Орвином Прескоттом. Это совершенно неправдоподобная история, но вам известны аналогичные случаи. Мне таковые неизвестны. Мы имеем дело с человеком, обогнавшим современную науку по меньшей мере на целое столетие.
— Прескотт сошел с политической арены, — отрывисто произнес Смит. — Но сейчас доктор находится в надежных руках и, надеюсь, скоро оправится от пережитых потрясений. Меня печалит исчезновение Норберта. Ответственность за этот просчет я полностью беру на себя.
— Мы можем еще найти его, если прочешем все Штаты, — резко сказал Хэпберн. — Бегство секретаря было тщательно спланировано. Я все проверил. Винить тут некого. Подготовка к этой операции шла более года. Доктор Фу Манчи действовал через своих агентов задолго до своего прибытия в Америку.
— Знаю, — бросил Смит. — И уже довольно долгое время. Но я не понимаю и никак не могу уяснить себе единственное: какую роль в планах доктора играет смерть Харвея Брэгга?
Он устремил пронзительный взгляд на Хэпберна и почти автоматически принялся набивать трубку…
— Герман Гроссет — пьяница и негодяй. Единственным достоинством этого человека можно считать его преданность сводному брату. Он был убийцей, как показывают ваши изыскания. Такой человек подобен немецкой овчарке: его злобу легко можно обратить против хозяина… И мне кажется странным… — Он сунул кисет в карман халата и зажег спичку. — Мне кажется чрезвычайно странным…
— Мне тоже, — монотонным голосом произнес Марк Хэпберн. — Я не перестаю удивляться с тех пор, как это случилось. Несомненно, этот чертов китаец всячески способствовал продвижению Брэгга. Трудно поверить, что смерть Синей Бороды входила в его планы. Если Фу Манчи хотел сотворить из крикливого демагога героя, то он преуспел в этом… — Капитан замолк на несколько мгновений. — Смит! Сейчас забальзамированное тело Брэгга перевозят из Нью-Йорка на родину. Мертвый, он стал еще более великим, нежели был при жизни. Сегодня пятьдесят процентов не сведущих в политике американцев считают Брэгга величайшим со времен Линкольна государственным деятелем, убитым в роковой для отечества час.
— Это правда. — Найланд Смит выпустил клуб дыма. — Как я уже заметил, мне непонятен смысл происшедшего. Хочется верить, что планы доктора расстроились каким-то образом.
Он опять принялся расхаживать по гостиной.
— Переданную по радио речь Сальвалетти можно считать классической во всех отношениях, — монотонно продолжал Хэпберн. — В действительности она была просто блестящей. Хотя я не понимаю ее цели. Харвей Брэгг представлен в ней как мученик, отдавший жизнь за народ.
— Сальвалетти с набальзамированным телом покойного направился на Юг специальным поездом, — отрывисто сказал Найланд Смит. — На каждой станции у поезда разыгрываются бурные сцены народного горя. Что нам известно об этом человеке?
— Подробности его биографии выясняются в настоящий момент. Пока нам известно лишь следующее: он итальянец, получил образование священника, покинул Италию в возрасте двадцати трех лет и получил гражданство США пять лет назад. Он работал у Брэгга с начала 1934 года.
— Я слушал его речь, Хэпберн. И должен признать, нашел ее весьма проникновенной и трогательной, несмотря на полное отсутствие с моей стороны симпатии к объекту красноречия.
— Да… речь была просто великолепной. Но сейчас, Смит, меня… э-э… очень тревожит ваш поход.
Найланд Смит остановился на секунду и пристально взглянул на Марка Хэпберна, не выпуская трубки из зубов.
— Не больше, чем меня — ваш, Хэпберн. Помните, что говорил Киплинг о тряпках, костях и пучке волос?..
— Это нечестно, Смит. Я искренне признался вам, что миссис Эдер чрезвычайно интересует меня. Просто уму непостижимо, как такая женщина может работать на доктора Фу Манчи!
Найланд Смит остановился напротив помощника и, порывисто схватив его за плечо, сказал:
— Не считайте меня циником, Хэпберн. Мы все прошли сквозь подобный огонь, но… будьте очень осторожны!
— Мне просто нужно время, чтобы разобраться в ситуации. Думаю, миссис Эдер лучше, чем кажется. Признаю, я становлюсь мягок, когда дело касается этой женщины. Но, возможно, в конце концов она не так
