Недавно, проходя в Дербент, пустился я горами отыскивать кратчайшую военную дорогу. Со мною было 800 человек пехоты, 35 казаков и ни одного орудия. Всюду принят был с трепетом и всем казалось силы со мною несметные. Два тому года назад я не смел бы сего сделать. Выгоды сии доставил мне последний поход мой в горы, Теперь повиновение неимоверное и везде, где войска проходили, жители – подданные России, чего доселе не понимали”.
И в следующем абзаце: “Не бранили ли вы меня за приказ в роде римского”.
Он упорно не дает Петербургу забывать, что он не просто главнокомандующий корпусом, но проконсул, ведущий в бой легионы.
10 февраля 1819 года он писал в письме Денису Давыдову: “Я прошел трудными дорогами до самых неприступных утесов Кавказа, и далее уже не было пути. Появление войск наших в тех местах, где никогда еще они не бывали, преодоленные препятствия самого положения земли, рассеяли величайший ужас. Возмутившиеся наказаны, и вознаграждены сохранившие нам верность. Одному из сих последних дал я в управление 16 т. душ с обширною и прекрасною страною. Так награждает Проконсул Кавказа”.
“Так награждает Проконсул Кавказа”, а не главноуправляющий Грузии и командующий Грузинским корпусом…
Он упорно настаивал именно на этом звании.
6 января 1820 года Давыдову: “Я многих по необходимости придерживался азиятских обычаев, и вижу, что Проконсул Кавказа жестокость здешних нравов не может укротить милосердием”.
30 марта 1821 года из Петербурга тому же Давыдову: “Дни через два еду я в Лайбах: желание сократить бесполезное мое здесь пребывание и удаление от моих легионов, понудило меня искать позволения ехать туда”.
О самой ситуации речь у нас пойдет дальше, а сейчас нам важна терминология, на которой настаивает Алексей Петрович: “проконсул”, “легионы”.
Это была опасная игра, рискованность которой Алексей Петрович в гордыне своей не сознавал. Сопоставление с Цезарем, бытовавшее в столичном обществе, наводило на мысль о дальнейшей судьбе удачливого и любимого солдатами полководца. Императоров делали легионы.
Этот цезарианский стиль тревожил уже и Александра, а Николая пугал и раздражал…
Разумеется, не одному Ермолову казалось, что в процессе замирения края наступил перелом и что титанические усилия главнокомандующего принесли свои явные плоды.
24 сентября 1820 года Пушкин, вернувшийся с Кавказа, где он путешествовал с семьей Раевских, в Кишинев, место своей ссылки, писал брату Льву: “Кавказский край, знойная граница Азии – любопытен во всех отношениях. Ермолов наполнил его своим именем и благотворным гением. Дикие черкесы напуганы; древняя дерзость их исчезает. Дороги становятся час от часу безопаснее, многочисленные конвои – излишними. Должно надеяться, что эта завоеванная страна, до сих пор не приносившая никакой существенной пользы России, скоро сблизит нас с персиянами безопасною торговлею, не будет преградою в будущих войнах – и, может быть, сбудется для нас химерический план Наполеона в рассуждении завоевания Индии”.
В этом письме все важно. И ощущение замирения Кавказа – ощущение по сути своей ложное, но симптоматичное. И всплывший в памяти молодого Пушкина план похода в Индию, разработанный сначала Бонапартом и Павлом I, а затем Наполеоном и Александром I. Пушкину во времена Тильзитского мира, когда возникали эти “химерические” проекты, не было еще десяти лет. Вряд ли он тогда ознакомился с этими замыслами. Стало быть, идея прорыва к Индии через Персию – мирно или вооруженным путем – жила в русском общественном сознании и связана была в 1820 году с Кавказом и “благотворным гением” Ермолова.
Ощущение выполненной задачи, явная эйфория от военно-дипломатических успехов, подтолкнула Алексея Петровича к некоторому смягчению своей позиции по отношению к покорившимся.
Так, сразу после разгрома акушинцев и бегства Аварского хана, он обнародует “Извещение” одному из вольных горских обществ, расположенных рядом с землями акушинцев – обществу Гамри-Юзенскому, являющее по сравнению с установками Ермолова предшествующих лет образец лояльности по отношению к горским обычаям.
С этим текстом имеет смысл познакомиться, поскольку сходные требования Алексей Петрович в это же время предъявил жителям Каракайдака, выведенного только что из-под власти уцмея.
“1. Гамри-Юзенское общество, прибегнувшее в подданство великого Российского Государя, будет пользоваться законною со стороны правительства защитою, сохраняя почти без всяких изменений свои прежние обычаи и образ управления.
2. Соделавшись подданными Великого Императора и пользуясь могущественным покровительством Его, народ гамри-юзенский не может уже зависеть ни от кого более, а потому никто из соседственных владельцев и народов не имеет никакого права делать от общества какие-нибудь требования, входить в распоряжение дел их, мешаться в управление общества, требовать войска; еще менее допущены могут быть со стороны их какие-нибудь обиды как всему обществу вообще, так и частным людям сего общества. Если бы кто-нибудь из соседних владельцев или народов захотел нарушить постановление сие в каком-нибудь отношении, то общество или обиженное лицо должно искать защиты у российского начальника, которому поручено управление Дагестана и под ведением коего должно состоять отныне и Гамри-Юзенское общество.
3. Не требуется от народа никакой дани, которая могла бы отяготить его, но беспрекословное повиновение установленным властям и немедленное исполнение требований правительства есть непременный долг всех и каждого. Общество обязано по требованиям правительства исполнять некоторые повинности, как-то: во время перехода войск большими или малыми частями давать для оных квартиры, дрова и подводы; давать также подводы для перевозки провианта, когда нужда того потребует. Сколь ни маловажны сии повинности, но правительство, пекущееся о благосостоянии подданных великого Императора народов, всемерно стараться будет облегчить их по мере возможности и никогда без нужды не потребует.
4. Запрещается как обществу вообще, так и всякому частному человеку принимать и давать у себя пристанище беглым как природно-русским, так и людям иноплеменных народов, находящихся в подданстве великого Императора; еще непозволительнее давать убежище беглым солдатам. Нарушители сего подвергнутся строгому наказанию, которое законами российскими за сие определяется. Обычай куначества в сем случае не будет принят в оправдание и не спасет виновного от наказания.
5. Российских подданных, какого бы они племени ни были, попавшихся по каким-нибудь случаям в плен, запрещается продавать, покупать или удерживать в неволе. Нарушители сего подвергнутся также строгому наказанию по законам российским.
6. Гамри-Юзенское общество, прибегнувшее в подданство Великого Императора, для собственного блага должно свято хранить данную им присягу, и правительство твердо надеется, что оно никогда не нарушит оной. Но между большим числом людей добрых и честных могут иногда случаться изменники, кои для собственных выгод захотят возмутить общество и заставить оное присоединиться к врагам общего спокойствия, кои неоднократно наносили уже бедствия на народы дагестанские; таковых изменников общество, для собственного блага, должно представлять к российскому в Дагестане Начальнику. Каждый обязан о таких людях доносить, и если кто будет о каких-нибудь замыслах или заговорах знать во вред правительства и не донесет о них, тот подвергнется почти равному наказанию с самими заговорщиками.
7. Запрещается грабить на дорогах и в деревнях людей, занимающихся торговлею, особенно если они российские подданные. Напротив того, общество должно доставлять им возможное со стороны своей пособие. Нарушители сего подвергнутся строгому по законам наказанию, и общество должно представлять таковых к российскому в Дагестане начальнику.
8. Общество, как и до сих пор, должно управляться беком, кадиями и старшинами. Обязанности народа относительно к беку изменяются в том только, что без воли российского правительства не должен он требовать от общества войска. Доходы должен он получать совершенно те же и с той же деревни, как и прежде.
9. В случае требования российским правительством каких-нибудь повинностей оно будет давать знать о
