«Поднявшись наверх, эсэсовцы положили трупы в небольшую яму, неподалеку от входа в убежище. Ураганный обстрел территории не позволил отдать хотя бы минимальные почести Гитлеру и его жене. Не нашлось даже государственного флага, чтобы прикрыть их останки».
Гюнше:
«Они были облиты заготовленным рейхсляйтером Борманом бензином».
Линге:
«Мы не смогли разжечь огонь. Взрывы советских снарядов и пожары, вызванные фосфорными бомбами, производили очень сильные колебания воздуха. Я вернулся в убежище и лишь за бронированной дверью поджег комок бумаги, пропитанный бензином. Выйдя из убежища, я бросил этот горящий факел между двумя телами, которые сразу же загорелись».
Раттенхубер:
«Вспыхнул огромный и жуткий костер».
Линге:
«Но они горели очень медленно, и обугливание было неполным, так как горючее было низкого качества».
Борман, Геббельс, генералы Кребс и Бургдорф, рейхсфюрер молодежи Аксман наблюдали, прячась от обстрела в укрытии, теснясь на лестнице запасного выхода из бункера.
Гюнше:
«После того как трупы, облитые бензином, были зажжены, дверь убежища тотчас же была закрыта из-за сильного огня и дыма. Все присутствующие направились в приемную… Дверь в личные комнаты фюрера была немного приоткрыта, и оттуда исходил сильный запах горького миндаля…»
Еще один день
Накануне, 29 апреля вечером, прибывший в бункер фюрера командующий обороной Берлина генерал Вейдлинг доложил обстановку: войска вконец измотаны, положение населения – отчаянное. Он считал, что единственно возможное сейчас решение – войскам оставить Берлин и прорываться из кольца окружения. Вейдлинг просил разрешения начать прорыв.
Гитлер отклонил такое решение:
«Чем может помочь этот прорыв? Мы из одного котла попадем в другой. Нужно ли мне скитаться где-нибудь по окрестностям и ждать своего конца в крестьянском доме или в другом месте? Уж лучше в таком случае я останусь и умру здесь. А они потом пускай прорываются».
Но медлить нельзя, в этих условиях каждый час был на счету.
«Если бы для него была расчищена дорога от бункера к свободе, то и тогда у него не было бы силы ею воспользоваться», – сказала о Гитлере тех дней Ганна Рейч. Но, разгромленный, неспособный к действию, он оттягивал свою гибель, с каждым часом оставляя все меньше надежды на спасение у тех, кого он задерживал.
Обстановка в бункере складывалась довольно причудливо. До вчерашнего дня следовало верноподданнически заверять о своей готовности умереть вместе с фюрером. Теперь, после раздачи символических портфелей, – о готовности продолжать проигранную войну во главе разбитой, занятой противником Германии.
Укоренившиеся послушание, благоговение перед приказом и тупой автоматизм продолжали еще кое в ком безотказно действовать.
Руководитель германского радиовещания Ганс Фриче дал показания в штабе фронта о своей беседе с генералом Бургдорфом, старшим адъютантом Гитлера.
Фриче 1 мая попросил Бургдорфа прийти к нему в бункер министерства пропаганды, чтобы обсудить вопрос о капитуляции берлинского гарнизона. «Бургдорф мне сказал:
«Перед смертью фюрер написал завещание, в котором категорически запретил предпринимать что- либо в вопросе капитуляции и приказал сражаться до последнего дыхания». Вследствие этого тон беседы между мной и Бургдорфом был довольно напряженным».
Смерть Гитлера внесла в напряженнейшую атмосферу его бункера внезапную нервную разрядку. Появились сигареты, которые не осмеливались курить при Гитлере. Воцарилось мрачное оживление – вино, сборы к побегу.
Раттенхубер:
«Фюрер мертв. Об этом уже знали все обитатели бункера. К моему удивлению, это событие не произвело на всех удручающего впечатления. Правда, кое-где по углам бункера раздавались выстрелы – это кончали с собой те, кто потерял уже всякую надежду на спасение. Но большинство было занято хлопотами по подготовке к бегству».
Гюнше: В то время как тела Гитлера и Евы Браун горели,
«я направился в комнату для совещаний. Там обсуждалась сложившаяся обстановка и приказ фюрера, следуя которому надо было после его смерти мелкими группами прорываться из Берлина. Я
