Валерке перевалило за сорок. И живет он сейчас уютной семейной жизнью, имеет в поселке небольшой домик с электричеством, газовым отоплением и водопроводом, а вокруг домика небольшой полисадничек, совсем небольшой, даже по меркам поселка — крохотный, но Валерку он вполне устраивает. Там растет несколько яблонь, вишен, растет всякая овощ, пусть в небольшом, но, как считает Валерка, достаточном количестве, продавать он ничего не собирается, и все идет на домашнее хозяйство. Есть и уголок под картошку, тоже невеликий — Валерка собирает с него мешков пять-шесть, но ему хватает. А в дальнем углу полисадничка стоит банька, тоже не ахти какая, но аккуратненькая, обитая изнутри плотно подогнанными сосновыми рейками, по которым для пущей красоты Валерка прошелся паяльной лампой, оставив по всему интерьеру темные тигриные полосы. К баньке пристроен летний душ с большим железным баком наверху.
За день вода в баке становится теплой и какой-то усталой, словно это она — вода — лопатилась весь день на заводе, а не Валерка.
Валерка на все руки мастер, и на заводе, что стоит сразу же за поселком, его ценят, потому и про бак, когда Валерка приволок его с завода, никто слова не сказал. Да и бак-то на заводе все одно валялся за ненадобностью, так как был прохудившийся и не находил применения, а Валерка бак в порядок привел и над душем приладил, ну так и пусть, кто против, бак-то на заводе все равно гнил.
После того как Валерка, придя с завода, постоит под душем, он идет в дом и наворачивает ужин. Ужин, правда, скорее похож на обед, потому как состоит из первого, второго и третьего, и ест Валерка с удовольствием и много, и потому что устал, и потому что жена его Юлька, которая на шестнадцать лет младше, просто чудо что за хозяйка, все у нее в руках так и горит — повезло ему с женой. А как ведь родственники были сначала против, а он вот настоял и — слава Богу. Поев, выходит Валерка в полисадничек с ненаглядной дочкой своей, которой четвертый годок, Катенькой, садится на устроенное на манер диванчика заднее автобусное сиденье — тоже, говорят, оно на заводе пропадало, так кто же против, чего там только на этом заводе даром не пропадает, ну значит, уважают Валерку, а как же иначе, это тебе не какой-то гаечный ключ, а сиденье под диван, его-то в кармане не вынесешь, — и играет с дочкой. Тут Юлька забирает Катьку спать, а Валерка поливает из длинного черного шланга палисадник, а полив, вновь усаживается на диванчик и наблюдает оставленные после захода солнца небесные краски. А там и звезды появляются, и если Юлька со всем дома управилась, то и она выходит к мужу, и так они сидят какое-то время и иногда что-то обсуждают про домашние дела, а иногда молчат. А потом идут спать. Вот такая прекрасная жизнь теперь у Валерки.
Но жизнь такая, понятое дело, сразу и за просто так не начинается. По молодости Валерка был шалопаем и, как называла мать, «непутевым», потому как колобродил Валерка в молодости по всей стране. Уехав сразу после школы поступать в институт, оторвался от родных корней, и понесло его, замотало как щепку. Институт Валерка бросил на третьем курсе и для начала попал в армию, а именно на Дальний Восток, где служил на подводной лодке. После уехал в Сибирь, где и на БАМе поработал, и геологом по тайге пошастал, и даже охотником был какое-то время. Затем кидануло в другую сторону — аж в Ленинград, там он два года неизвестно где жил и на что существовал, но в итоге попал в тюрьму за убийство. Только убийство было не совсем умышленное, а в момент драки, и убийство, собственно, произвел не валеркин кулак, а спинка кровати, об которую покойник саданулся башкой. Но спинку кровати какой же дурак судить будет, поэтому судили Валерку. Судьи, разумеется, учли и то, что это была просто драка, а не какая-нибудь поножовщина, и про спинку кровати тоже учли и то, что Валерка был под влиянием наркотических веществ, то есть не совсем вменяем, — а у нас ведь как, если человек невменяем, то есть не соображает что делает, так и спрашивать-то с него нечего, другое дело, если все обдуманно и по трезвянке, это вот действительно бандюга, а по пьянке, ну что ж… ну не в себе был человек — в общем, судьи и это учли и дали Валерке, ввиду его полного раскаяния совсем минимальный срок, да и тот он до конца не высидел, потому как вел себя в тюрьме правильно, режима не нарушал, и как только началась перестройка, его, как, видимо, ценного для перестройки кадра, сразу же выпустили, и Валерка махнул в Среднюю Азию. Он там прижился и, может быть, так бы и вкалывал в одной стройконторе, если бы не случился один факт — было Валерке видение.
Курили как-то после работы у одного из дружков «дурь» — надо сказать, что к наркотикам Валерка пристрастился давно и хотя в родном поселке никто до сих пор не мог взять в толк, чего он нашел такого в этой тридевятой Средней Азии, то это, в общем-то, их поселковое дело, — и курили в этот раз много и действительно до дури, то есть уже и «ха-ха» словили и подраться кто-то успел и тошнота уже стала появляться, и Валерка, чувствуя «отходняки», ушел в другую комнату и повалился на пол. А уснуть он не мог — все кружилось и было плохо. Он просто лежал с открытыми глазами, и закрыть их было никак нельзя, потому что тогда начинались боли в голове. И вдруг он увидел, что изображенный на висящей в дальнем углу картине человек вдруг нахмурился, строго посмотрел на Валерку, седая с проплешиной голова закачалась, а пальцы правой руки, приготовленные для благословения, превратились в один строго вытянутый перст, и старичок, погрозив Валерке, вроде бы проговорил: «Вот я тебе задам». И Валерка сразу пришел в себя. Поседев некоторое время на полу, он кивнул, как бы с чем-то согласившись, и потихоньку вышел из приятельского дома, а на следующий день рассчитался со стройконторой и подался в родные края. И правильно, между прочим, сделал, потому что Средняя Азия как раз объявила себя самостоятельной и на все способной территорией.
В общем, вернулся Валерка под родительский кров и встречен был, как и подобает блудному сыну, торжественным пиром. И поразил всех на этом пиру Валерка не своим иссушенным, вобравшим все пришедшиеся на его долю страсти и мытарства видом, и не похожим на маленький овражек шрамом над правым виском, а тем, что пить не стал вовсе, а выпил только две, ну от силы три рюмки, и больше — ни- ни. И весь поселок справедливо решил, что на этом Валеркина бурная молодость завершилась. А отдал той молодости Валерка ровно двадцать годков.
Первым делом по завершении пиров Валерка направился в церковь. Службы не было, церковь была пуста, мерцали лампадки, в подсвечниках стояли, как лес без веток, погашенные свечи. Солнце прямо в церковь не попадало, но дневной свет входил и тут же, как и Валерка, замирал. Пахло сыростью. На лавочке у входа, сложив на коленях руки и глядя перед собой, сидела старушка в черном. Рядом со старушкой стояло ведро и прислоненная к стене швабра с большой темной тряпкой. Валерка покосился на ведро, тряпку, на в неподсохших пятнах пол и, смутившись, решил зайти после, но, поворачиваясь, справа от себя вдруг опознал на одной из икон того седенького старца с проплешиной на голове. «Никола Угодник», — услышал он складный, словно мотив песни, голос старушки. Старушка взяла швабру, ведро и, волоча тряпку, отнесла их в закуток за валеркиной спиной, потом появилась, неся в руках картонную коробочку со свечами. Валерка купил и, зажгя от лампадки, поставил свечи и долго стоял перед иконой Николая. Старичок вовсе не выглядел так сурово, как явился тогда Валерке, а напротив, казался добрейшей души человеком, но это был, безусловно, он, обознаться Валерка никак не мог, и оттого, что вот он, Валерка, довел такого добряка до суровой строгости, ему стало совсем не по себе, и он еще раз пообещал исправиться. Он уходил и прощался со старушкой, а та говорила о своем складным певучим голосом: «Да уж так, как есть, церковка-то старовата, вот и купол который год перекрыть не можем, что поделаешь, как есть…» До этого Валерка ни разу купола не крыл, крыши — другое дело, приходилось — но информацию о куполе, он воспринял как приказ партии или по-другому — предзнаменование свыше, и вызвался. К тому же не будем забывать, что он был на все руки мастер. Денег, он сказал, не возьмет, а будет работать только за прокорм, и еще ему нужен будет помощник, потому что без помощника никак нельзя. Батюшка долго думать не стал и согласился с радостью, а в помощники отрядил звонаря, потому что, что такое звонарь в церкви — это и плотник, и столяр, и слесарь, и все остальное. На том порешили. Все лето, как раз до Успенья, Валерка и звонарь лазили по куполу и дело свое сделали. И Валерку зауважали еще больше — его и до этого уважали, как человека много повидавшего и сидевшего в тюрьме, но теперь его уважали ничуть не меньше главы районной администрации, а может быть и больше, потому что глава районной администрации за то лето, что Валерка крыл купол, успел отгрохать себе шикарный особняк, и население было не против, потому что власть должна жить хорошо и сыто, от бедной и злой власти продыху не будет, и население вовсе не возмущалось тем, что работали на стройке государственные мужики, потому как и сама власть дело государственное, но такая поспешность настораживала, а Валерка вот взял покрыл наново церковь. Ай да, Валерка! Не осталось безприметным и то, что Валерка по воскресеньям обязательно бывал на службе в
