отца Георгия, прочно вошёл в историю села и с гордостью пересказывался приезжим.
В начале девяностых в одно тихое июльское утро на селе появились адвентисты какого-то дня, купили дом в самом центре рядом с администрацией и собирались открыть молельню. Отец Георгий, произнеся проповедь, где он, в основном, рассказывал, как защищал Отечество от немца, сошёл с амвона и двинулся в центр села. Прихожане пошли за ним, по дороге всё более и более прирастая людьми, так что к дому адвентистов подходила уже внушительная толпа, а впереди отец Георгий — брови сдвинуты, взгляд решительный, борода развевается, крест в руке сверкает, словно молния, в общем, Победоносец, да и только. Адвентисты забаррикадировались и не высовывались, пренебрегая, как поняла это толпа, общественным мнением. Отец Георгий поначалу стучал в дверь вежливо, но там, видимо, решили держать осаду до конца, как турки в Измаиле. Тогда батюшка, осерчав, стукнул крестом по двери и та неожиданно раскрылась. Настолько неожиданно, что толпа притихла. И отец Георгий шагнул внутрь. Не было его минут пятнадцать. Что там происходило, никто не знает, но вышел отец Георгий такой же грозный.
— Всё, — объявил он. — По домам.
— А эти-то как же? — спросила какая-то тётка.
— По домам, — повторил отец Георгий.
— Чё, не будем мочить? — спросили ещё огорчённо. — Обещали же…
— Я сказал: марш по домам, — рявкнул батюшка, поднял крест и все шарахнулись от него, словно он не крест поднял, а гранату.
Адвентистов никто больше в селе не видел. Не видели даже, как они исчезли, собственно, никто не видел, как они и появились в селе. Словно дух какой-то: материализовался и растаял, яко дым.
«Отчего отцу были дарованы такие слёзы, а мне — нет? — думал умирающий священник. — Страха Божия нет во мне… Привык, что всё хорошо и гладко: ни голода, ни холода, ни войн — всё какое-то обыденное тягло. Но ведь вот отец, он на адвентистов пошёл в мирное время. Скорбел потом, но какие слёзы дал Господь! А не делай отец тех поступков, были бы такие слёзы?»
Вечером приехал муж Маши Виктор — высокий красивый молодой человек с русыми вьющимися волосами, высоким лбом и большими наивными глазами — больше похожий на актёра, чем на бизнесмена. Одет он был неброско, но настолько элегантно смотрелись чёрная рубашка с еле уловимыми белыми нитями, отливающие кремовым цветом тёмные брюки и даже ремень с отполированной до зеркального блеска чёрной пряжкой, что невольно хотелось найти в нём хоть какой-то изъян, и Андрей подумал: «Белое ему подошло бы лучше».
Жена подошла и поцеловала его. Он чуть приобнял её и тоже поцеловал, и Андрей снова, как тогда, на Пасху, когда они первый раз встретились, с некоторой завистью отметил, что они по-настоящему любят друг друга. В движениях, жестах, взглядах всё было так естественно, что не могло не восхищать, как восхищают лес, река, поле, незапятнанные цивилизацией. На какую-то минуту они даже забыли, зачем приехали сюда, а просто радовались тому, что они муж и жена, и что они вместе.
Минута прошла, Маша отстранилась и Виктор спросил:
— Ну, как?
Маша покачала головой:
— Плохо. Очень плохо. Врачи говорят, что смерть… — Маша сжалась, заплакала и уткнулась в плечо мужа. Он гладил её по голове и заметно было, как трудно ему стоять на одном месте, и он слегка притоптывал затёкшими в машине ногами.
— …в лю-юбую минуту… — выдавила Маша.
— Я предлагал перевезти его в область. Положили бы в нормальную больницу, хотя бы знали сейчас точно, что с ним… Но вы же против.
— Это он против, — Маша перестала плакать и подняла голову с плеча мужа.
— Ладно, ладно… Как он вообще?..
Маша показала на дверь:
— Сходи.
Виктор заглянул в комнату, где лежал отец Василий. Там читала псалтырь матушка. Она оторвала взгляд от книги, посмотрела на зятя и его поразили её строгие глаза и лицо. «Ничего себе, как хорошо держится, — отметил Виктор. — Вот, молодцы православные!» Матушка кивнула зятю и продолжила чтение, получалось у неё ровно, только частые придыхания немного разбивали фразы и не выходило машиной напевности. «Ну, так Маша-то у меня специалист, на регентшу училась», — лишний раз похвалить жену было Виктору в удовольствие. Он посмотрел на отца Василия и ещё раз удивился: он не заметил в нём высохшего тела, а только довольного маленького ребёнка, которому долго обещавшая мама наконец-то взялась читать сказку перед сном. «С чего решили, что он умрёт?» — подумал Виктор и вышел из комнаты.
Маша разбирала привезённые сумки.
— Перекусишь или подождёшь, пока ужин соберу?
— Подожду, — Виктор подошёл к столу, отрезал кусок колбасы и принялся жевать, расхаживая по кухне. — А чем он всё-таки болен?
— Толком ничего не объясняют. Главный врач говорит про тепловой удар и психическое истощение. А больше давит на то, что у него психологическая травма: мол, просил у Бога дождя, народ за ним, как за Моисеем пошёл, а он Моисеем не оказался — Бог его не услышал, вот он и надломился.
— Чушь это всё, — сказал Виктор, подошёл к столу и отрезал ещё колбасы. — Он же знает, что Бог не каждую просьбу исполняет. Ведь так?
— Так… Там, в крестном ходе, ещё икона плакала. Все видели, как у неё слёзы текли.
— Вон оно что… Надо же. Жалко, не видел. Давно хочу чудо увидеть. А мне всё не даётся. Почему так, Маш, а? Хотя нет, ты у меня — чудо. Я вот, знаешь, и правда думаю: это же чудо, что Господь нас свёл. Я сейчас уж и не помню, зачем тогда в храм зашёл… а ты там пела… н-да… Мне, Маш, иногда страшно бывает, когда вдруг представлю, что я тогда мог мимо проехать. А тут велел остановиться. Зачем? Да я говорил тебе уже об этом, да… Может, всё-таки отвезти его в область?
— Давай подождём до утра.
— Как скажешь. Видишь, я стараюсь быть послушным. А когда ужин? Ну, ладно, ладно, я ещё кусочек отрежу и пойду посмотрю кое-какие бумаги…
К ужину поднялся Андрей. Он выспался, тягостное состояние ушло, родной дом вернул забытое чувство уюта, было даже неудобно, что он чувствует себя так хорошо. «Вот как у Господа, — думал Андрей, — надо было приехать к умирающему отцу, чтобы в душе немного успокоилось…»
После ужина мужчины вышли на улицу. Солнце уже село, наползавшие сумерки всё больше скрадывали окружающее, а главное — тянуло желанным холодком.
Идти было некуда, они сели возле дома на лавочку и Виктор спросил:
— Ну, как дела, химик?
— Да не химик я, — улыбнулся Андрей семейной шутке, которую быстро усвоил Виктор. — Я — физик.
— Всё равно. В молекулах ковыряетесь?
— Ковыряемся…
— А я вот всё спросить тебя хотел: почему ты в священники не пошёл? Сейчас бы служил здесь — смотри, благодать-то какая, тихо, хорошо, ни министров, ни налоговой, на накатов, ни откатов…
— Не скажи, тут тоже непросто, сам видишь, какие тут страсти. А я, между прочим, ни одного священника старше сорока, у которого не было бы седого волоса, не встречал. А потом — это же призвание. Господь каждому даёт талант по силе и разумению. И, мне кажется, счастье каждого человека — открыть этот талант, а не пытаться заниматься не своим делом. Мне всегда было интересно знать, а как оно там происходит внутри? Не на механическом уровне, а глубже. Как это Бог мог так всё гениально устроить и обо всём подумать. Иногда мне кажется, что я хочу объяснить Бога с помощью науки. Себе — в первую очередь.
— Если ты пытаешься объяснить себе Бога, получается, что ты и не веришь… Прости, конечно.
Андрей помолчал.
