не удержался от слез, а Виона уже схватила за руки Волкодава:
– Меня ты не спасешь, но защити нашего сына!.. Вездесущая… Если проклятие и на него…
Схватив мальчишку из люльки, она попыталась вручить его Волкодаву. С венна было весьма непросто сбить внешнюю невозмутимость. И уж по крайней мере требовались для этого не рыдания женщины, которую его наняли охранять. Не изменившись в лице, он посмотрел ей в глаза и сказал:
– Пусть сначала перешагнут через меня, девочка. А меня знаешь сколько раз убивали? Никому пока не удалось.
– Обо мне ты не думай… – все повторяла Виона. – Сына… сына убереги…
– Не хорони себя до срока, – сказал венн. – Мужа пожалей, видишь, плачет уже.
Плохо было то, что она сама толком не знала, когда наступит тысячный день.
Эвриху тоже нравилось у ювелира, ибо душа просила разнообразия. Беседы со жрецами в равной степени развлекали его и давали пищу уму, не говоря уже про счастливую возможность блеснуть ученостью перед понимающим собеседником. Никила, и в особенности его седовласый Наставник, это не полуграмотный венн, открывающий рот два раза на дню… Да и то чаще затем, чтобы брякнуть нечто ему, Эвриху, неприятное…
Сойдясь с Учениками Близнецов, молодой аррант стал частенько устраивать себе отдых от грамотейских трудов в «Сегванской Зубатке» и шел в Дом Близнецов. Тем паче что Сумасшедшая Сигина окончательно переселилась туда из «Нардарского лаура» и ходила за болящими вместе со жрецами, оказывавшими деревенской дурочке необъяснимый почет.
Знакомство с мастером УЛОЙХО обещало замечательную главу для путевых заметок Собирателя Мудрости. Когда ювелир пригласил арранта еще раз посетить его дом, Эврих с радостью согласился. Беда только, предвкушение нового вечера в обществе УЛОЙХО и его супруги совсем лишило его осторожности. Он упомянул о приглашении, сидя в лечебнице у жрецов. Наказание последовало незамедлительно.
– Я пойду с тобой, – безмятежно заявила Сигина. – Будет о чем рассказать сыновьям, когда они наконец вернутся ко мне.
Весь день Эврих не знал, как отделаться от полоумной старухи. Обижать Сигину он не хотел, а по- другому заставить ее отступиться решительно не удавалось. Ученый, чья книга удостоилась хранения в Силионской библиотеке, скоро исчерпал свое красноречие и убедился в его бесполезности. Когда выяснилось, что Сигина то ли не разумеет вполне понятных намеков, то ли разумеет, но предпочитает пропускать мимо ушей, Эврих мысленно махнул на бабку рукой. Во имя усов Морского Хозяина, присохших к утесам, где купалась Прекраснейшая!.. – плюнул он про себя. Да пускай все идет так, как угодно судьбе!..
Волкодав думать не думал, что станет однажды завидовать бессемейному и бездетному человеку. А вот поди ж ты, дожил. Икташ сидел в другом углу мерцавшей огоньками «шкатулки», и Волкодав завидовал ему. В смуглокожем нарлаке вообще нельзя было заподозрить телохранителя. И тем более – охранявшего такого большого человека, как Сонмор. Никто не косился на него из-за неприятного взгляда. Со спокойной улыбкой, как положено вежливому слушателю, смотрел он на Эвриха, увлеченно повествовавшего о своих путешествиях. Однако венн знал:
Икташ присматривал за каждым человеком в комнате. И весьма зорко. За Сонмором, своим другом и господином. За Эврихом, который по укоренившейся привычке то и дело вскакивал, бросал на руку плащ и принимался расхаживать между дверью и каменным деревом… За хозяином и хозяйкой. За Сигиной, мирно вязавшей что-то в углу позади рабочего столика. И за ним самим, Волкодавом. Если неведомый убийца хоть как-то обнаружит себя, рассеянный с виду Икташ заметит его, может, даже и первым.
Кто-то на месте Волкодава стал бы, наверное, ревновать. Венн был благодарен. И думал, как бы поучиться у этого человека.
– …И распространяется этот малорослый народ воистину подобно лесному пожару или полчищам муравьев, не щадящих на своем пути ни цветка, ни птицы в гнезде… – говорил тем временем Эврих. Говорил он негромко, почти шепотом: подле Вионы спал в плетеной люльке ребенок. Молодая женщина нипочем не желала с ним разлучаться, и мастер УЛОЙХО утешал себя тем, что дыхание благородных камней должно было пойти его сыну только на пользу.
Тут отворилась дверь, и служанка, поклонившись, безмолвно замерла на пороге.
– Что тебе, милая? – спросил УЛОЙХО, когда Эврих прервал свою повесть и потянулся за кубком.
– Нищенка у ворот сидит, господин, – снова поклонившись, ответила девушка. – С маленьким дитем. Совсем озябла, сыро там, туманище-то нынче какой!.. Сидит на камне и плачет…
– Просить подаяния после заката не угодно Священному Огню, – проворчал Сонмор. – Пусть ее сидит. Или дальше идет.
– Она не просит милостыни, почтенный господин, – испугалась служанка. – Просто плачет. И я ей ничего не давала!
Девчонка даже попятилась за порог. Она явно жалела, что вообще сунулась сюда, к господам, и досадовала на привратника. Нет бы сразу отогнать побирушку, чтоб впредь не лила слез под дверьми у почтенных людей!..
– Погоди, – сказал ювелир. Он смотрел на жену. А Виона не сводила глаз с люльки, где под шелковым одеяльцем сладко почивал их наследник. В присутствии великого Сонмора она не смела и заикнуться о том, чтобы нарушить старинное установление. Но мысль о беззащитности человеческого счастья, и особенно материнского, заново посетила ее. И показалась невыносимой…
– Погоди, – повторил УЛОЙХО. – Если за калитку бросят какую-нибудь снедь, а нищенка о ней не просила, значит, это не милостыня, а случайно подобранная еда, и Священный Огонь никак не должен прогневаться. Мало ли что эта женщина могла найти на дороге?
Виона вскинула голову, и от Волкодава не укрылся ее взгляд. Велика будет милость Богов, если на него самого когда-нибудь так посмотрит любимая женщина.
Икташ, сидевший скрестив ноги, легко поднялся. Человек, проводящий жизнь в праздности, этого движения вообще не смог бы повторить, зато Волкодаву оно говорило о многом. Воину достаточно посмотреть на то, как другой воин держит ложку, чтобы решить, стоит ли выходить с ним на поединок.
– Я посмотрю, – сказал Икташ Волкодаву. И вышел следом за девушкой.
Приближался рассвет. Обычно к этому времени гости уже начинали откланиваться. У Вионы покраснели глаза и вид был усталый. Волкодав подумал о том, что вряд ли стоило доводить молодую мать до подобного состояния. С другой стороны, сейчас ляжет спать и уснет прежде, чем голова коснется подушки. Некогда будет бояться и вздрагивать, прислушиваясь к случайным шорохам в темноте…
Нянька, крепкая полная женщина, воспитавшая не один десяток детей, подняла люльку, и Волкодав сопроводил их с Вионой в опочивальню. Беззаконность нарлаков состояла еще и в том, что богатые матери не желали терять красоту и кормить новорожденных грудью – обзаводились кормилицами. А чтобы пискливая малышня не мешала спать по ночам – устраивали отдельные детские. Что хорошего может сотворить народ, с которым от самого рождения так поступают?!.. По счастью, у мономатанки Вионы и мысли не возникало лишить чадо своего молока или держать его где-либо, кроме родительской спальни. Счастливый муж только рад был ей потакать. Когда появился Волкодав, они перестали запирать за собой двери, ибо любые запоры – помеха телохранителю, сидящему у порога с другой стороны.
Другое никчемное и даже вредное нарлакское установление повелевало прорезать стены окнами. Куда ж это годится, размышлял Волкодав, вот так нарушать целостность хранящей границы, открывая путь разной нечисти, не говоря уже о мухах и комарах!.. Будь его воля, он при всей своей нелюбви к каменным стенам велел бы заложить окошко опочивальни, и как можно скорее. Одно утешение – в садике под окном до утра будут бодрствовать двое парней, приставленных Кей-Сонмором. Обойти их без шума вряд ли сумеют, а поднимется шум – Волкодав сразу услышит…
Сигина все так же уютно сидела в уголке позади столика, устроившись в круге света масляной лампы, и трудилась над вязанием, задумчиво улыбаясь чему-то… Привычная подозрительность брала свое: венна уже посещала крамольная мысль насчет Сумасшедшей. Ему очень не хотелось давать этой мысли хоть сколько-то веры.
Должно же быть на свете что-то святое…
Волкодав много раз убеждался, какой бедой оборачивалась подобная доверчивость. Давным-давно, еще мальчишкой, он впервые увидел, как предают люди, только что вкушавшие с тобой от одного хлеба. Урок
