идеи в пространства, которые мы затем населяем, архитектура создает реальные миры из абстракций. Чтобы понять, как архитектура функционирует, как она выполняет роль водораздела между заключенными в ней воображаемыми смыслами и формой, которую она в конечном итоге принимает, мы должны понять, как она действует, как вводит (enacts) идеи в мир.
У английского глагола to enact два различных значения: первое – «изображать, разыгрывать роль, представлять на сцене некое повествование, используя язык, действие и жест»; второе – «вводить в действие закон или придавать чему-либо законную силу». Понять архитектуру можно через оба эти значения.
Во-первых, архитектура изображает, пользуясь своими репрезентативными, сценографическими и символическими возможностями: они позволяют инсценировать и передать то, что она хочет донести. Собственные языки архитектуры – это жесты, через которые она транслирует свой «сценарий». Игра архитектуры видна в том, как она себя выражает: о своих переживаниях она сообщает путем украшения поверхности, компоновки архитектурных масс или структурирования. Таким образом, Вилла Савой выступает как идея эстетики машинного века благодаря тому, что выглядит как промышленная архитектура и обходится с визуальным вокабулярием так, будто это сценарий и костюм. Стилистика здания и есть его вымысел, то, что разыгрывается; здание облачено в костюм подобно актеру, который обращается к аудитории, жестикулирует, произносит свой текст. Вилла также демонстрирует, каким образом архитектура создает нить повествования: архитектура определяет «игру» здания от сцены к сцене, регулируя движение сквозь создаваемое ею пространство. Организация архитектурой знаков и символов в пространстве генерирует считываемые смыслы, драматизм и нарратив, однако разыгрывается все это не на сцене. Архитектурное представление происходит в том же мире, где живем мы с вами. Оно помещает вымышленное (воображаемое, идею) в реальное пространство города. Оно и есть реальное пространство города.
Второе значение глагола to enact – «вводить в действие закон». Другими словами, создать то, что будет определять возможности и запреты в границах своей юрисдикции. Нам известно, что в практическом плане архитектура подчиняется законам. Строительный кодекс закладывает параметры, которым по закону следует соответствовать. Лицензии и разрешения направляют и корректируют процесс строительства. Даже использование слова «архитектор» и то регулируется законом. Однако речь здесь не о правовом регулировании архитектуры, но о том контроле, который осуществляет сама архитектура, о ее собственных законодательных свойствах и способности трансформировать политическую волю в реальность.
Намеренно или нет, архитектура становится физическим проявлением общественной воли, проведением в жизнь намерений власти и капитала, политического курса, общественного договора и т.д. Она формулирует этот общественный, политический и экономический замысел в пределах среды, где функционирует общество, – в пространствах, в которых мы живем. В самом прямом смысле архитектура определяет, как мы используем пространство. Она решает, что допустимо, а что – нет. Бернард Чуми как-то сказал: «Любовь в соборе отличается от любви на улице». Отличие обусловлено тем, что архитектура разграничивает эти два типа пространства, определяя, что разрешено и что запрещено в каждом из них. Архитектура организует пространство согласно категориям, назначению, конкретным формам собственности. То, как все предусмотренное архитектурным проектом будет в итоге соотноситься с окружением и иерархией на уровне города и отдельного здания, определит, каким образом мы будем обживать эти пространства. Мы спим в спальнях, стены которых выложены из стандартных блоков, в пространствах определенного размера, которые находятся в определенных отношениях с соседними сооружениями, спроектированными согласно архитектурным правилам. Используя все эти приемы, архитектура применяет и насаждает конкретные методы заполнения пространства. Еще раз обратимся к Черчиллю: «Мы создаем наши дома, а затем наши дома создают нас». Здания хитрым способом закладывают в пространство общественно-политические коды. Пространство классной комнаты отчетливо сообщает о роли учителя и ученика, определяет отношения между ними, предписывая, что каждому из них можно и нельзя делать. Именно в этом смысле архитектура работает как вид закона, управляя поведением в рамках своей юрисдикции. Мы – субъекты архитектуры, в том же смысле, в каком являемся субъектами права.
Об основном запрете, установленном архитектурой, говорится в романе Б.С. Джонсона «Двойная бухгалтерия Кристи Малри» («Christie Malry’s Own Double-Entry»). Герой книги, Малри, занят подсчетами всего, что задолжало ему общество. Каждую допущенную в его отношении несправедливость и причиненный ущерб он заносит в дебетовую графу, то есть рассматривает их как «расход», а в соседней графе отмечает, какую форму примет «приход» – его личная месть за взыскания, наложенные на него окружающим миром. Одна из записей сделана после перехода через мост Хаммерсмит, когда Малри выясняет, что на пути привычного маршрута выросло здание. Запись в дебетовой колонке выглядит так: «1 мая – ограничение движения из-за офисного центра „Эдуардиан“ – 0,05». Герой объясняет, в чем несправедливость ситуации: «Кто заставил меня идти этой дорогой? Кто решил, что я должен пройти на два метра дальше по той стороне, или, говоря морским языком, отклониться на три пункта на запад от северо-востока? Кто-то конкретный? Или вообще никто? Кто-то же должен был принять решение. И оно было сознательным. То есть они сказали (он сказал, она сказала): „Будем строить здесь“. Думаю, однако, кто бы это ни сделал, не добавил потом: „Итак, Кристи Малри не может ходить здесь, а должен ходить вон там“». И Кристи возвращает долг, накопившийся из-за «установки этого здания на моем пути, что ограничивает мою свободу передвижения, диктуя мне, где я могу пройти по этой улице и где не могу», следующим образом: «1 мая – царапина на фасаде офисного центра „Эдуардиан“ – 0,05». (Гиперпараноидальная) чувствительность Малри показывает: любое архитектурное решение одновременно является разрешением – в данном случае сооружение и часть городского пространства допускают, чтобы какие-то вещи происходили, – и запретом – ликвидацией всех остальных возможностей использования этого конкретного участка.
Если здания присваивают себе некое предназначение и устанавливают в своих границах запреты и разрешения, архитектура как дисциплина принимает на себя неограниченную и бесконтрольную власть, ведь избежать архитектуры невозможно. Архитектура физически вбирает нас в себя, сама же она, как среда в более широком смысле, не может быть заключена вовнутрь. Таким образом, архитектура берется играть роль законодательного процесса как такового. Она – механизм введения закона в силу, способ превращения законопроекта в закон. Архитектура проявляет свое императивное свойство, ипостась властителя, обладающего трансцендентной и абсолютной властью.
Архитектура разом содержит в себе оба значения to enact – как юридическое, так и связанное с театром. Вместе они иллюстрируют двойственную роль архитектуры как действа и как имеющего обязательную силу приказа. То есть города, здания и строительные объекты – это одновременно и проявления идеологии, и средства производства особых способов завладения пространством. Следовательно, архитектура и представляет, и насаждает идеологические условия, из которых вышла. Она воплощает их в реальном пространстве, проявляя свою власть над территориальными, временными и личными измерениями. Превращая в реальность воображаемое, идеологическое и вымышленное, она делает так, что ее искусственные правила кажутся естественной и необходимой частью мира.
Архитектурные вымыслы приводят к «реальным» последствиям, и эти последствия составляют реальность созданной среды. Понимая архитектуру как форму действия от глагола to enact, мы можем видеть в ней явление, постоянно создающее то, что описывается как «идеология окружающей среды», – актуализацию социального вымысла. Если мы понимаем архитектуру одновременно как представление и императив, мы видим в ней нечто скорее действующее, нежели существующее.
Это не просто машина для жизни, но машина, которая реализует и воссоздает измышленные ею реальности. Вымысел, представляемый архитектурой – будь то концепция американской истории Генри Форда, идеология архитектуры как машины по Корбюзье или концепция корпоративной организации Джонсона Уокса, – привносится в реальный мир посредством того, как архитектура организует пространство и материю. Нарративы архитектуры представлены через ее жесты; ее объекты предписывают, чем мы сможем заниматься, выдавая запреты и разрешения, чтобы мы, как Кристи Малри, оказывались подчинены ее намерениям.
