Он был согласен стоять здесь на ветру до самого Свальбарда, без смены и без еды, и Ракни мог просыпаться и говорить ему всё что угодно… Оттар сперва, на всякий случай, держал ладонь на руле, потом убрал её. Хельги и не заметил когда.
Корабль — это ведь не просто доски и брусья, пущенные по волнам. Кто лежал на палубе, согретой солнечными лучами, и грёб обледенелым веслом, доверяя свою жизнь кораблю, тот привыкает чувствовать его тело как собственное, если не острей. Но правило, колеблющееся в ладонях, дарует совсем особое чувство. С ним рождаются: кому не дано, тому уж и не дано. Есть люди, отведавшие мёда поэзии, и есть неспособные стать скальдами, как бы им того ни хотелось.
Хельги слился с кораблем в одно существо, став его слухом, зрением и умом. А правду молвить, у конунга был отличный корабль. Премудрые строители сшили его еловыми корешками, и Хельги видел, как упруго дышали, прогибаясь, увенчанные щитами борта. Хельги взялся бы спорить, что борта были из ясеневых досок; он ходил на кнарре Кетиля, дубовом и вдобавок сбитом гвоздями, и ему совсем не понравилась натужная дрожь, с которой крепкое судно напролом шло сквозь гребни… Олень был совсем не таков. Он перетекал с волны на волну, гибкий, как ныряющий кит, он принадлежал морю, и море принадлежало ему…
— Пусти, — сказал Оттар. — Хватит с тебя. Хельги отдал ему руль и сел на палубу, прячась от ветра. Его словно разбудили посреди счастливого сна, и было очень обидно. Обидней, чем тогда в Финнмёрке, когда Оттар дал ему подержать свой меч и потом спрятал его обратно в сундук…
По команде Оттара люди перетянули парус, и корабль, повернув, опять зашагал по серым ступеням волн. Оттар ненадолго оторвал взгляд от моря, посмотрел на Хельги и сказал:
— Ты, верно, заметил, что во всех переделках Ракни сам берётся за руль. Он даже мне не доверяет корабль, когда начинается настоящее дело.
Хельги молча кивнул… и неожиданная мысль заставила его вздрогнуть, словно рука, тяжко опустившаяся на плечо: нет, не утонул дед Виглаф, пропавший много зим тому назад!.. У деда был корабль не хуже, чем этот, и сам он знал о море не меньше, чем Ракни и Оттар, вместе взятые. Он не мог утонуть!..
Свальбард открылся перед ними как-то слишком уж обыкновенно. Так, словно это был тот безымянный остров на середине пути или любой другой, затерявшийся в сумраке моря. А вовсе не таинственная земля на самом пороге Страны Великанов!
Первыми, как водится, изменились волны: стало видно, что они шли не из открытого моря. Потом точно щит исполина заслонил корабль от северного ветра. Спавших растолкали, и все молча смотрели вперёд, ожидая появления земли.
И вот, наконец поредела, раздвигаясь, серая завеса тумана, и смутно зачернели громадные береговые утёсы. За ними видны были подножия гор, уходивших в низкие облака…
— Вагн говорил, Свальбард показывался им несколько раз, — пробормотал Оттар, стоявший в проходе между скамьями. — Но достаточно было приблизиться или взобраться на мачту, и видение пропадало, впрочем, тогда стояла ясная погода…
— Ну, это-то не видение, — отозвался Ракни, и зачарованно молчавшие викинги точно ожили, начали разговаривать и смеяться, принялись искать на берегу вход в удобную бухту. И то сказать, последние дни холод донимал беспощадно, так, что никого уже не грели сырые мешки, и Ракни даже распорядился устроить очажок в старом котле, хоть руки оживить после весла и мокрых канатов… Теперь можно будет набрать на берегу плавника и развести огонь до небес, а над ним повесить жариться самого большого оленя!
Железный Ракни, конечно, безо всяких передышек отправился бы искать западный берег и домик, построенный Вагном. Но конунг принадлежит своим людям не в меньшей степени, чем они ему принадлежат.
— К берегу! — велел Ракни и переложил руль, а Оттар побежал на нос. Вдвоем с Карком они сняли с форштевня резную драконью голову и убрали её в трюм: пусть-ка здешние духи поласковее встретят гостей! Потом спустили парус, и гребцы взялись за вёсла, а Оттар привычно отвязал длинный шест — щупать глубину. Всё как обычно при подходе к незнакомому берегу. Вот только гребцы то и дело норовили оглянуться через плечо, а Ракни выкрикивал команды ещё более хрипло, чем всегда.
Ведь там, дома, в Норэгр, многие верили, будто именно здесь море и земля обрываются в бездну. И можно, набравшись храбрости, перегнуться через край и посмотреть вниз!..
…Нет, он не растаял призраком в тумане, этот бурый каменный берег, на который они ступили-таки в глубине облюбованного залива! Вот зашуршала под килем крупная галька, и остановился корабль, и все, кто был на его палубе, разом бросились через борта, не боясь вымочить ноги. Бородатые мореходы ликовали подобно мальчишкам, впервые переплывшим фиорд. Земля!.. настоящая, надёжная земля под ногами, и после стольких ночей в холоде и сырости на палубе корабля снова можно устроить палатку под гостеприимным навесом скалы. Можно раздеться догола и вымыться в звенящем неподалеку ручье, не думая о том, что плавание продлится неведомо сколько и воду надо беречь!
Луг ещё на палубе начал осенять себя священным крестом, а на берегу немедленно преклонил колени, поцеловал чёрные камни и зашептал, славя своего Бога… Насмешники-викинги успели дать монаху прозвище: Босоногий.
Хельги дружески хлопнул его по плечу:
— Не горюй, Луг, теперь мы поймаем тюленя и справим тебе хорошие сапоги.
Ирландец поднял глаза, и Хельги увидел, что они были счастливыми и подозрительно влажными. Луг мечтал сподобиться Господних чудес, и теперь они представали ему одно за другим. Дай волю, он и здесь примется искать своих святых, ходивших на кожаных кораблях. И уж поистине найдет о чём поведать, возвратившись домой!..
— Стало быть, вот он и Свальбард, — сказал Оттар. — А помнишь, отец, сколько советчиков предостерегало тебя?
Ракни не спеша оглядел берег, отлого начинавшийся у воды и постепенно всё круче устремлявшийся кверху. Потом прищурился и начал рассматривать другую сторону фиорда. Там подпирал тучи утёс, весь белый от птичьего помёта, и ни расстояние, ни ветер не могли заглушить множества пронзительных голосов…
Ракни сказал:
