Чужая… Чужая… Всем-всем чужая…», — стучало у нее в висках. И отчаяние сжимало горло.
«Помогите мне, полюбите меня, я так одинока!» — кричала Женькина душа. Она не могла выразить этого словами, натура девушки вообще не была склонна передавать словами свое эмоциональное состояние. Но внимательный человек, присмотревшись к сгорбленной от холода фигурке худенькой девушки на детской карусели, обязательно прочитал бы этот призыв о помощи.
Темно-синее «Вольво» притормозило у подъезда. Насвистывая мотивчик, по неизвестной причине привязавшийся к нему с самого утра, и легко перескакивая через подернутые инеем лужи, Алексей направился было к дому — и вдруг замер, заметив во дворе странно знакомый свитер. Собственно, его внимание привлек не столько сам свитер, сколько то, что на этот свитер ничего не было наброшено сверху — это сейчас-то, в конце ноября! Один раз, и не далее чем вчера Алексею уже пришлось удивляться по схожему поводу. Приглядевшись повнимательнее, молодой человек понял, что и сейчас повод был тот же самый: эту стройную девушку с двумя змейками спускавшихся по спине косичек он бы узнал где угодно.
«Черт, неужели Лиза все-таки выставила девчонку?!» — с досадой подумал он. Постоял и решительно направился к карусели. Заслышав его шаги, Женька подняла голову. Посмотрела — отвернулась. Помедлив, глянула снова. Нахмурилась. Захлопала ресницами. Закусила губу…
Она могла бы поклясться, что видит человека, который так уверенно приближался к ней, в первый раз в жизни. Но… странное, новое, доселе неизведанно и неожиданно щекотно-сладостное чувство овладело ею. Женьке показалось, что этот симпатичный светловолосый парень с такими славными ямочками на щеках один раз уже входил в ее жизнь. Она понятия не имела, когда и каким образом это могло случиться, да еще так, что не оставило в ее памяти сколько-нибудь отчетливого воспоминания! Но… Глядя на Алексея, она физически почувствовала, что однажды уже обнимала эту крепкую шею, укладывала голову ему на грудь, а губы его шептали ей на ухо что-то доброе, ласковое, успокаивающее. Это были слова, которых она не слышала давно, очень давно… Да полно, были ли они?!
— Привет! — весело сказал молодой человек. — Как вы? — спросил он, приблизившись и потрепав ее по плечу.
Продолжая смотреть на него, словно загипнотизированная, Женька вздрогнула: и эту руку она тоже узнала, так не бывает, но она узнала, потому что недавно — может быть, во сне? — эта слишком красивая для мужчины, но в то же время крепкая и теплая рука гладила ее по голове. И под этим прикосновением ей было так хорошо…
— Чего ж вы не здороваетесь, старая знакомая? — продолжал он все так же весело. На щеках его проступили и заиграли славные ямочки.
Женька не поверила своим ушам.
— Мы разве знакомы?
— Отлично! — засмеялся незнакомец. — Только настоящая женщина умеет так поставить на место уличного нахала. Надеюсь все-таки, что смогу избегнуть этой печальной участи: ведь мы действительно знакомы. Ну или во всяком случае, имеем прекрасный повод познакомиться: как-никак, вы провели ночь в моем доме. Правда, я не ожидал, что вы покинете его, не дождавшись хозяина.
— В твоем доме? — угрюмо спросила Женька. — Нашел дуру. Еще скажи, что я с тобой спала!
— Девочка! Не хами, — это он произнес в форме не приказа, а скорее просьбы. — И, раз уж мы перешли на «ты», хотя лично я вроде бы повода к этому не давал, но мама с детства приучала меня, что дамам надо уступать в их капризах, — позволь на правах старого знакомого поинтересоваться: куда ж это ты намылилась с утра пораньше, не удосужившись поблагодарить хозяина за гостеприимство и уж наверняка даже не позавтракав?
Женька фыркнула.
— Если ты такой гостеприимный хозяин, чего ж сам с утра куда-то смылся? И завтраком не угостил? Оставил вместо себя какую-то… оборзевшую ведьму. Она меня там чуть было в ментуру не сдала.
— Ах, какой пассаж! — воскликнул парень, преувеличенно подражая какому-то киногерою. Но лицо его стало серьезным, и, присев рядом с Женькой на перекладину карусели, он заставил ее поднять голову и просто спросил:
— Она тебя выгнала? Лиза?
— Лиза? — усмехнулась Женька. — Лиза… Нечего сказать, подходящее имячко. Медуза Горгона — вот как ее звать надо. И то это будет еще ласково.
— Прекрати, — оборвал он Женьку.
Посмотрел на нее. Вздохнул. И вдруг — быстро поднявшись, одним движением плеч сбросил с себя куртку. Женька и опомниться не успела, как оказалась закутанной в тяжелую, вкусно пахнущую дорогой кожей одежду. Блаженное тепло, тепло нагретой Его телом куртки окутало Женьку и едва-едва не вызвало новый приступ слез. Как мечтала она тысячу лет: чтобы кто-нибудь обнял и согрел!
Женька шмыгнула носом — и уловила чуть слышный запах одеколона, который тоже показался ей знакомым, и потому оказал почти дурманящее действие. «Черная магия какая-то», — подумала она сердито, стараясь избавиться от наваждения. И сделала попытку стряхнуть с себя одежду, в которой переставала быть привычной собой.
— Не дергайся! — Алексей попридержал куртку за воротник, и Женька, побултыхавшись в его крепких руках, перестала сопротивляться. — Сиди и грейся, воспаление легких себе заработаешь еще при такой погоде. У тебя вон даже нос побелел от холода.
— Не от холода! — крикнула Женька, заливаясь — не сдержалась все-таки! — злыми слезами.
— А от чего?
— От злости! На эту! Твою дуру! Которая Лиза!
— Я сказал — прекрати!
— Не буду! — рыдала Женька. — Чего — «прекрати»? Чего — «прекрати»? Она мне там такого наговорила! А я ее, между прочим, первый раз ви-и-ижу-у-у-у…
— Ну и чего ревешь?
— Потому что! Потому! Потому что я не такая-а-а!!!
— А какая?
Этот вопрос застал ее врасплох. Она хлюпнула носом, вытащила руку из длинного рукава куртки, утерлась косичкой. Вздохнула.
— Ну? Какая ты, чудо-юдо вокзальное? — спросил он снова, еще раз легонечко тряхнув Женьку, чтобы придать ей бодрости. — Что с тобой такое случилось, а? Давай. Рассказывай.
Оказывается, именно этого и не хватало ей все это время! Не домашних щей, не теплой одежды, не возможности спать на чистых простынях, а вот этих, таких простых слов: «Давай рассказывай»! Давным- давно, целую тысячу, нет, миллион лет и еще пятьсот веков никто не предлагал Женьке рассказать о том, что творится у нее на душе!
Прислонившись головой к его груди, судорожно вздыхая и то и дело утирая слезы косичкой, машинально царапая ногтем узор на его джемпере и чувствуя, как оттаивает под теплом этого человека не только тело, но и душа, и сердце, Женька все-все ему рассказала…
— Ну ты и дура! — таков был его приговор. Правда, он сказал это не грубо, и Женька не ощутила острой обиды, хотя и насупилась. Однако парень принудил ее взглянуть себе в глаза. И в этих глазах Женька увидела странное сочетание чувств: глубокий упрек и сочувствующее понимание.
Вообще-то она и сама думала про себя примерно так же. Однако гордость заставила вскинуть голову:
— Это почему же я…
— Тихо, тихо. Не шуми, скандалистка. Поругалась с родителями, связалась с плохой компанией, удрала, куда глаза глядят, — в общем, объявила всем войну. А за что?
— А чего они!
— Да «они» тоже хороши, вообще-то. Силы у вас были практически равны. В том смысле, что на грубость — грубостью, на лишение свободы — побегом, на запрет — еще пущей расхлябанностью. В общем, как говорится, нашла коса на камень. Ладно, — сказал он после раздумья. — Поскольку ты сама не знаешь,
