у царской камарильи годами борьбы и ценою десятков тысяч жизней наших товарищей-революционеров. Члены Специальной комиссии народной милиции по расследованию преступлений царской охранки Вацлав Данута Ежи. … Протокол допроса полковника охранки Попова И. В. Вопрос. — Готовы ли вы отвечать на вопросы специальной комиссии народной милиции? Ответ. — Да. Я рассчитываю, что мое чистосердечное и полное признание, раскаяние и готовность тайно служить вам — достаточная гарантия наших отношений на будущее. Вопрос.
— Вы знаете, кого мы представляем? Ответ. — Да. Вы — люди СДКПиЛ. Вопрос. — И вы готовы нам тайно служить? Ответ. — Да. Верою и правдой. Вопрос. — Тем не менее мы не даем вам никаких гарантий на будущее и требуем однозначного ответа: готовы ли вы открыть нам всю правду? Ответ. — Да. Вопрос. — На основании какого закона вы отдали приказ на арест актрисы Стефании Микульской? Ответ. — Я не отдавал такого приказа. Я же любил ее. Мы с. вей любили друг друга. Как же я мог отдать приказ на ее арест? Вопрос. — Кто приказал арестовать ее? Ответ. — Ротмистр Сушков. Вопрос. — Изволите ли объяснить обстоятельства ее гибели? Ответ. — Обстоятельства гибели моей дорогой и любимой подруги мне неизвестны. Когда я находился на квартире актера Ероховского… Вопрос. — Почему вы находились у Ероховского? Ответ. — Он был моим агентом. Вопрос. — Он знал об аресте Микульской? Ответ. — Я не говорил с ним на эту тему… Я беседовал с ним по другим вопросам, а засим отправился обратно в охрану. В мое отсутствие Стефочка была схвачена н отдана в рука нервнобольного Конюшева Павла Робертовича. Войдя в его кабинет, я увидел мою ненаглядную мертвой: она выбросилась из окна, не выдержав издевательств со стороны Конюшева. Вопрос. — Кто отдал приказ перевезти покойную к ней на квартиру и инсценировать убийство, дабы возложить ответственность за это злодеяние на СДКПиЛ? Ответ. — Со мной случился припадок, и я больше ничего не помнил. С того именно дня у меня началось нервное недомогание. » Вопрос. — Однако это недомогание не помешало вам застрелить в подъезде нашего товарища, пришедшего к вам на разговор. Ответ. — Ваш товарищ был убит патрулем, а не мною. Вопрос. — Вы написали вначале, что готовы дать чистосердечные показания. Отчего же вы постоянно лжете? Ответ. — Я показываю истинную правду. Все те пытки и расстрелы, которые имели место в Варшаве, проводились по указаниям из Санкт-Петербурга. Я был лишь передаточной инстанцией. Вопрос. — Кто именно отдавал приказы на пытки и расстреляния? Ответ. — Господа Дурново, Вуич, Глазов… Вопрос. — Однако вы исполняли приказы в расстреливали людей, заведомо невиновных? Ответ. — Никогда. Это делали Сушков, Пружаньский и Конюшев. Вопрос. — Вы знаете почерки ваших сослуживцев? Ответ. — А что? Вопрос. — Извольте отвечать однозначно: знаете ли вы почерки ваших сослуживцев и можете ли отличать их? Ответ.
— Да. Вопрос. — Желаете ознакомиться с показаниями Конюшева? Ответ. — Его почерк мне неизвестен». В помещение был введен Конюшев Павел Робертович. Увидав Конюшева, полковник Попов упал на колени, пытался целовать ноги члена специальной комиссии Ежи, потом с ним началась «медвежья болезнь». Когда же Конюшев написал свои показания в присутствии Попова о том, что тот насиловал Микульску в кабинете, в подробно описал пытки, которым Микульска была подвергнута, «но не мною, а Сушковым», Попов впал в прострацию. Приговор над Конюшевым исполнением задержан, ибо он пишет подробные показания о методах работы охранки, о системе пыток, о вербовках в провокаторах, известных ему. Члены комиссии Вацлав Данута Ежи».
43
В пятницу, седьмого июля, вечером, когда спала душная жара и с залива принесло солоноватую, влажную прохладу, Столыпин сообщил председателю Думы профессору Муромцеву, что десятого, в понедельник, он намерен выступить перед депутатами с сообщением от имени кабинета министров.
— Вы намерены выступать первым? — спросил Муромцев. — Я тогда заранее оповещу записавшихся ораторов, Петр Аркадьевич.
— Пожалуй, первым нет смысла, Сергей Александрович. Я выступлю поближе к перерыву…
На том и уговорились.
(За час перед этим Столыпин получил от Горемыкина приказ — держать полицию наготове: Дума будет распущена в воскресенье, девятого. Столыпин назначил свое выступление на тот день, когда ее не будет уже; сейчас всякого можно ждать — Трепов вполне готов пустить слух по городу, чтобы вызвать волнения и вылезть на атом; не позволит он ему этого; придется обмануть Муромцева, без обмана нет политики, ничего не поделаешь, история оправдает.)
В пятницу, седьмого июля, вечером, Ленин и Надежда Константиновна уехали в Саблино, к матери, Марии Александровне. Устал невероятно; вернувшись из Стокгольма, почти ежедневно писал в газеты; проводил заседания Петербургского комитета РСДРП, здесь линию держали большевики; встречался постоянно с множеством людей, рабочих по преимуществу, в редакциях «Вперед» и «Эхо»; собирал совещания на конспиративных квартирах, которые содержали Красин и Боровский, и на явке ЦК у зубного врача Двойрес-Зильберман, на Невском; выступал ежедневно, по нескольку раз, в Технологичке, на Балтийском.
… Мария Александровна пришла на платформу к семичасовому поезду, но дождалась своих только с десятичасовым.
Владимир Ильич вышел из вагона, испытывая блаженное спокойствие, наступившее оттого, что глаза матери светились нежностью и добротою; вокруг керосинового, прошлого еще века, фонаря вились комары; шумел ветер в верхушках сосен; тишина была явственной, осязаемой.
— Я набрала много больших сосновых шишек, — сказала Мария Александровна, — сейчас мы с Надюшей поставим самовар и станем пить чай на веранде.
— А я успею поплавать? — спросил Ленин.
— Но сейчас ведь темно, Володя, страшно плавать в черной воде.
Надежда Константиновна поправила шаль на острых, птичьих плечиках матери:
— Володя, мне кажется, готов плавать в любое время, даже зимою. Какая-то неудержимая страсть.
— Про зиму мне неизвестно, — сказала Мария Александровна, — а Волгу он переплывал, когда листопад кончался…
— В воде человек ощущает себя совершенно особенно, — заметил Ленин. — Мне даже трудно выразить это ощущение, оно очень любопытно, некое двузначие бытия, особенно когда идешь хорошими саженками.
— А если коряга? — спросила Мария Александровна.
— Значит, шишку набью.
— Коряга может уколоть глаз, Володенька.
— Нет, мама, коряга глаз уколоть не может, вода стачивает остроту, вода — символ постепенности. — Усмехнулся, понял — снова о своем. — Когда плывешь, лицо опущено в воду, мама, так что глазам ничего не грозит — только шишка на лбу… Помнишь поверье: «Урожай на сосновые шишки — будет ячмень»?
— Не помню совершенно, Володенька.
— Это наше, симбирское, Гриша-сапожник рассказывал, когда за луга бекасов стрелять ходили.
— Я диву даюсь твоей памяти, это врожденное у тебя, — норовя скрыть гордость, сказала Мария Александровна.
— Память как профессия, мама. Она вырабатывается, коли не хочешь помереть дурнем. К сожалению, злая память распространена более, чем добрая.
— Ты прав, — сразу же откликнулась Надежда Константиновна. — Отчего так?
— Бог его знает… Социальное под это не подверстаешь, тут все глубже; природа зависти, ее слепая, но точная механика не понята еще нами.
— Думаешь, можно понять? Ленин развеселился:
— Шишек надобно еще множество набить на лбу, тогда, глядишь, поймем. Я как-то перечитывал Даля, поразительная литература… Он совершенно невероятные вещи раскопал. Например, «шишлобоить» — значит «баклушить», то есть «праздно шататься», «шишлюн» — «копун», «мешковатый»; а «шишка в голове — и вовсе означает „спесивость“, „зазнайство“. Интересно? „Шишмола“ — волдырь; „шишмолка“ — мокрый порох, который для забавы жгли; „шишуга“ — так в костромских деревнях называют пирог для новобрачных, на второй день гулянья, поутру подают, выпекают портреты молодых из теста — прекрасно, а?! Совершенно забыто это рассыпное богатство языка… Если кто останется в истории российской словесности наравне с
