результатом абсолютный, подконтрольный слом Богрова.
И Рысс и Богров были статистами в этой игре; Щеколдину была уготована роль суфлера, но и то ему дали посмотреть лишь несколько страниц из той пьесы, авторами которой были Кулябко и Спиридович; Курлов — лишь косвенно, тот мелочи отводил от себя, страховался…
— Для этого я должен знать хотя бы месяц, день и место, когда это случилось, — сказал Богров.
— Ты не знаешь?
— Если бы знал, не спрашивал…
Рысс посмотрел на Щеколдина. Тот сидел безучастно, глядя прямо перед собою, лицо — как маска.
— Аресты были проведены Кулябко в ночь на седьмое, — сказал Рысс.
— Месяц? — уточнил Богров, увидав вдруг со стороны происходящее; страх исчез; неожиданно в нем возникла какая-то шальная радость: он, Дмитрий Богров, никому дотоле не известный студент из Киева, сейчас подобен героям великой литературы, и он жив, и при Николае Яковлевиче этот псих не станет стрелять, а доказательств у него никаких; надо перейти в атаку, когда приспеет время, а пока не торопиться и отвечать спокойно, с юмором, оскорбленно. — Седьмых чисел в году двенадцать, Орешек.
— Это был июль.
— Где тебя взяли?
— Я — не в счет. Меня волнует судьба товарищей, до сих пор погребенных в казематах тюрем и на каторге.
— Хорошо, я ставлю вопрос иначе: где взяли товарищей?
— В Киеве.
— Но я в июле был в Петербурге. И в июне тоже. И в августе. Тебе нужны подтверждения?
Щеколдин, не повернув головы, по-прежнему упершись взглядом в одну точку прямо перед собою, заметил:
— Подтверждения не требуются, товарищ Богров сказал правду.
— Ты встречался в Киеве с работниками охранки, Богров? — спросил Рысс.
— Да.
— С кем?
— Не знаю имени.
— Когда?
— В девятьсот шестом, когда был арестован… Меня пытались вербовать в тюрьме…
— Пытались?
— С тех пор прошло пять лет, Орешек, и я доказал свою верность революции посильною на нее работой. Назвать людей, которые могут подтвердить мою честность? Которых я скрывал, помогал уходить за границу, ссужал деньгами, хранил у себя их оружие и литературу…
— Называть имен не надо, — так же монотонно сказал Щеколдин. — Это правда… Но я хотел бы знать, каким образом вы были освобождены из тюрьмы — без суда, без срока…
— У них не было улик — раз; я был несовершеннолетним — два; я ни в чем не признался, как они ни бились, — три; у отца связи — четыре… И не я один освобожден, почти вся наша студенческая группа…
— Меня взяли значительно позже, — гнул свое Орешек. — Ты приезжал в Киев в ноябре?
— Кого ты там видел?
— Тебя.
— Кого еще?
— Нечитайло, Ефима, Ивана.
— Как ты узнал их адреса?
— Ефим нашел меня в Петербурге, просил приехать, помочь с организацией склада литературы. Я это сделал.
— Когда Ефим приезжал к тебе? — Орешек даже подался вперед. — Этого не может быть, он не отлучался из Киева!
— Значит, кто-то из нас двоих врет, — сказал Богров. — Или ты, или я.
— Лжет товарищ Рысс, — медленно обернувшись к Богрову, сказал Щеколдин. — Я располагаю данными о том, что Ефим приезжал в Петербург к Богрову, более того, он жил в его комнате.
— Где Ефим? — спросил Богров.
— Исчез.
— То есть как? — не понял Щеколдин. — Убит, замучен на каторге, погиб в ссылке? «Исчез» — это для Александра Дюма, товарищ Рысс.
— Повторяю, он исчез, — ответил Орешек, и какая-то быстрая, странная тень промелькнула на его лице.
Щеколдин и Богров заметили эту пролетевшую тень одновременно.
— Ефим — кристальной чистоты человек, — сказал между тем Богров. — Я верю ему абсолютно.
— Где Нечитайло? — спросил Щеколдин.
— Живет нелегально, — ответил Орешек.
— Он — в работе или отошел?
— В работе.
— Провалов не было в тех кружках, с которыми он связан?
— Нет.
— А где Иван? — продолжал Щеколдин.
Орешек вытянул руки перед собою (только что правую вынул из кармана, правда ведь, палец держал на собаке, курке), хрустнул суставами:
— Николай Яковлевич, меня не устраивает такого рода беседа. Вы апропо берете под защиту Богрова.
— Я никого не беру под защиту. Точнее сказать — мы всегда берем под защиту правду. Вы не выдвигаете никаких обвинений против Богрова. Вам подозрительно, что он оказался последним, кого вы видели на воле. После этого вас взяли. Давайте исследовать эту версию… Богров был у вас на явке?
— Нет, — ответил Орешек.
— Где вы увидались?
— На квартире Ганны.
— Она провалена?
— Нет.
— Вы ее подозревали?
Орешек снова хрустнул суставами:
— Я подозреваю ее. Не подозревал, но подозреваю.
— Кого вы еще подозреваете?
— Ефима.
— А еще?
— Даурина.
— Кто это?
— Хозяин явки.
— На воле?
— Нет, был арестован, выпустили через месяц…
— Значит, на воле, — уточнил Щеколдин. — Вы занимались исследованием ваших подозрений против перечисленных товарищей?
— Нет. Все они в России, а там за мною шли по пятам.
— И вы решили обрушиться на Богрова, не так ли?
— Мне непонятна ваша интонация, Николай Яковлевич, — заметил Орешек. — Я ни на кого не обрушиваюсь. Я хочу знать правду.
— Мы хотим знать ее не меньше, чем вы, товарищ Рысс. Свое подозрение против Богрова вы строите на том, что он был последним, кто вас видел перед арестом. Весомое обвинение. Накануне провала вы виделись лишь с одним Богровым?
